В дальнейшем я расширила «дело» по нескольким направлениям. Роза устроила на берегу пруда что-то вроде вечернего буфета и продавала пироги, сбитень, самодельные конфеты и другие сласти. Мы крепко договорились с ней, что спиртного не будет (пьяные мастеровые мне были не нужны), однако она явно меня обманывала, а я ничего не могла поделать. Сначала Роза торговала сама, а потом снарядила Хайме. Иногда Хайме подменял кто-нибудь по уговору, а она сама брала в руки гитару и пела протяжные калмыцкие песни, под которые русские крестьянки в нарядных сарафанах умудрялись вполне грациозно кружиться и перестраиваться рядами. Иногда на гитаре играла и пела Элайджа. Уговорить ее удалось не сразу и только с помощью Пети. У нее удивительный глубокий голос и, по всей видимости, абсолютный слух. Во всяком случае, она безошибочно повторяла и наигрывала любую услышанную ею мелодию. Но петь среди людей она сначала боялась. Я объяснила это собравшимся, попросила их остаться за пределами площадки, провела Элайджу внутрь и посадила ее рядом с Яковом. Дедушка заговорил с нею по-еврейски, и Элайджа сразу оттаяла. Когда она начала петь (разумеется, тоже какие-то еврейские гимны) и взяла какую-то невозможно высокую ноту, собравшиеся вокруг люди восхищенно вздохнули, как один человек. Но гляди, Элен! Вот разница! Это не была толпа! Люди разных народностей и языков слушали Элайджу как одна большая душа!
Потом Элайджа часто приходила и сменяла дедушку Якова, который на танцевальной площадке обрел новый смысл жизни, помолодел и даже пытался заигрывать с молоденькими самоедками. Когда мы заплатили ему за игру первые деньги, он вообще прослезился, потому что впервые за долгие годы мог что-то сам себе купить, а не просить денег у сына. (Он тут же накупил конфет и угощал ими девок. Они отказывались, стесняясь, а Яков сердился и топал ногой в калоше.) Он мог бы играть на скрипке и в Сорокине (как и делал в молодости, еще до того, как открыл лавку), но сын запрещал ему играть на свадьбах, говоря «папа, не роняйте себя». То, что старику это в радость, глупый мойша, по-видимому, не понимал или не принимал в расчет.
Иногда кто-нибудь из мастеровых или переселенцев приносил гармонь, подстраивал ее к скрипке или гитаре. Получались удивительные концерты, от которых моя маман (да и Машенька Гордеева) наверняка сошли бы с ума. Мне же все это очень нравилось.