Холодные игры

Минька принес Софи чай, она со всхлипом отхлебывала, быстро облизывая красные губы острым розовым язычком. Николаша между тем опустился на колено и принялся отвязывать ей коньки. Машенька зачарованно смотрела на высокий зашнурованный подъем, на тонкую ногу, туго обтянутую серым шерстяным чулком…

Потом куда-то скоро ехали на двух санях, останавливались возле огромных елей, трясли их лапы, с которых гулко и страшно валились промороженные пласты хрусткого снега, из-под одной выскочил ошалелый заяц, петляя, побежал через поляну, а Петя и Николаша, хлопая себя по коленям, улюлюкали вслед. Потом бегали в ледяных сверкающих полях, которые, верно, летом были покосами, кубарем катались с обрыва, проваливались в глубокий, выше пояса, снег, вытаскивали провалившихся за руки, волоком по снегу. Потом ели холодные пироги с говядиной, оказавшиеся у запасливого Ильи, потом бросали снежки в цель, пытаясь сбить бутылку с пня, и самым метким оказался не то Минька, не то Павка, и все долго смеялись, что никто не может этого разобрать наверняка…

Потом Софи вдруг отчаянно побежала куда-то в сторону, держа в руке туесок и на ходу жуя мороженую ягоду. Илья закричал гортанно и тревожно, Петя замер в недоумении, напомнив позой свою же старую гончую Пешку, а Минька и Павка, повинуясь знаку Ильи, пошли в разные стороны, закрывая дорогу к лесу и речному обрыву.

В этот миг Машеньке показалось, что время остановилось навсегда и Софи вечно будет бежать куда-то в слепящую даль, а она, Маша Гордеева, обречена стоять здесь и не иметь сил что-нибудь предпринять.

Но вот Софи в изнеможении рухнула в снег, зрение как-то невероятно обострилось, и Машенька, глядящая с дороги, отчетливо увидела закрытые глаза, покрытые инеем ресницы, измазанные алым соком губы и веером разлетевшиеся по белому снегу огненно-красные брызги. Мороз, до сего мгновения не чувствовавшийся совсем, разом охватил, тисками сжал лицо.

«Да это же клюква! Всего лишь клюква раскатилась из туеска!» – убеждала себя Машенька, чувствуя, как неостановимая дрожь охватывает члены.

Илья, оказавшийся неожиданно проворным, первым склонился над девушкой, легко поднял ее на руки и, глубоко увязая в снегу, пошел к дороге. Сзади шел Минька и нес округлую шапочку и опустевший туесок. Отставший Павка, наклоняясь, собирал и кидал в рот рассыпавшиеся ягоды.

– Домой, быстро! – отрывисто сказал Николаша, укладывая Софи на солому и закутывая плечи девушки в меховую полость.

Софи уж пришла в себя и нерешительно улыбалась. Иней на ресницах и волосах девушки растаял.

– Что это с ней? – спросила Машенька у Ильи.

– Вот, они знают. – Илья кивнул на братьев.

Минька и Павка переглянулись, потом один из них негромко сказал:

– Солнце, однако, снег, слепит. Холод еще, воздух, бегать. Бывает, однако, голова становится совсем дурной. Потом пройдет. Мало-мало лежать нужно. И все будет хорошо.

Софи отказалась ехать к Златовратским, и Машенька привезла ее к себе. После сытного обеда девушка снова стала такой, как всегда, сама смеялась над своим состоянием и говорила, что теперь будет всем рассказывать, как от солнца и свежего воздуха заболела мерячкой. Машенька ежилась, никак не могла согреться и все вспоминала рассыпавшуюся в снегу клюкву.

Постепенно слегка истерическое веселье Софи утихло, она сделалась задумчивой, непривычно мягкой. Маша решила воспользоваться случаем.

– Скажите, Софи, я давно хотела спросить: как в Петербурге думают о любви?

– Да как везде, наверное. – Софи пожала плечами. Ее обычной живости не было и в помине. Машеньку это сильно устраивало. – В чем особенность?

– Да в том, что у нас о ней и вовсе как-то не поминают. Сходятся по сословным, по экономическим причинам. Среди крестьян вообще сговор может без участия молодых быть. Рабочие – тут, я уж не знаю, влечение полов в чистом виде.

– Так и в Петербурге так же. Продают, меняют, покупают…

– А любовь что ж? Только в книгах?

– Отчего же? Бывает и в жизни. Только за нее драться надо. И платить. А вы, Мари, как думали?

– Что мне думать? Я – хромоножка, калека.

– Глупости. Это ни при чем. Каждый человек может любить и быть любви удостоен. Только осмелиться надо.

«Быть любви удостоен…» Машенька покатала на языке странное выражение, заглянула в серые, с обморочной поволокой глаза Софи, потом решилась.

– Скажите, Софи, неужто меня можно полюбить? – опустила голову, уставясь в пол. Прядь светлых волос свисала, как перевернутый знак вопроса.

Софи задумалась на мгновение, потом быстро накрутила на палец собственную прядь.

– Хотя и трудно, Мари, но можно. Я так думаю.

– Почему же трудно? – Голос Машеньки звенел и замерзал, как вода в рукомойнике. – Из-за хромоты?

– Да при чем тут хромота! – Софи неожиданно вскочила с лавки, на которой сидела. – Вовсе не в ней дело!.. Хотя и в ней тоже, но… не в ней!

– Объяснитесь, Софи, если вас не очень затруднит. Для меня важно…

– Я понимаю, Мари. Сейчас… Любить – это значит подпустить кого-то близко-близко к себе. А чем ближе, тем больше всего видишь, слышишь, нюхаешь, в конце концов… И вовсе не все нравится…