Холодные огни

- Мы видели некоторые из тех картин, на которых он изобразил Элизабет.

Эд фыркнул.

- Он определенно был не из тех, кто пасует перед трудностями, это у него было не отнять.

Эд откусил печенье, его взгляд замер на чайнике.

- Что его вдохновило... Его вдохновила Элизабет, но поддерживала в нем это вдохновение именно она, Наша Леди.

- То есть вы говорите, вы подразумеваете, что эта картина, эта Наша Леди, магическая.

- Никакой магии, только чудо.

- Я не уверен, что понимаю.

- Это икона, мистер Делано, Вы, конечно, о них слышали?

- Да, предположительно икона – это не просто картина, это святость, воплощенная в картину, если в общих чертах.

- Вы должны увидеть ее. Завтра. Когда закончится дождь.

- Может, ему не следует.

- Почему ты продолжаешь так говорить, Эдвард? Конечно, ему следует увидеть ее.

Эдвард только пожал плечами.

- Конечно же, мы не продали ему ее, через некоторое время он перестал добиваться этого. Они влюбились.

- Он захотел ее взамен.

- Не говори так. Он сделал ее счастливой тогда, когда никто и не подозревал, что это были последние дни ее жизни.

- Когда Элизабет умерла, он начал рисовать.

- Он хотел оживить ее.

- Он хотел нарисовать икону.

- Он никогда не сдавался, пока, наконец, ему это не удалось. В конце концов, он нарисовал Элизабет.

- Вы говорите, что Эмиль Кастор нарисовал ту картину, что весит в фойе?

- На это ушли годы.

- Он хотел оживить ее каким угодно способом.

- Но эта картина, она настолько прекрасна, а остальные его работы...

- Ужасные.

- Каждый, кто входит в этот дом, хочет знать о ней.

- Я не хочу оказаться невежливым, но как она?.. Мне очень жаль, простите.

- Умерла?

- Это не имеет значения.

- Напротив, имеет. Она упала с обрыва. Она пошла туда, чтобы зажечь свечу для Нашей Леди, в знак признательности. Эмиль сделал ей предложение, и она согласилась. Она пошла к ней наверх, дождь пошел, пока она была внутри. Она поскользнулась на обратном пути и сорвалась.

- Как ужасно!

- Вы правы, но приятных способов умереть мало.

Дождь все еще хлестал в окно. Толстая кошка пришла в комнату и остановилась полизать лапы. Мы просто сидели там, слушая стук дождя и звон фарфоровых чашек, когда их аккуратно ставили на блюдечки. Чай был хороший и горячий. От огня шел странный запах шоколада. Я посмотрел в профиль на их лица, морщинистые, словно неудачно сложенные карты. Затем я повел себя как дурак, начав объяснять свою позицию куратора музея в Касторе. Я описал коллекцию, красивый дом и место у реки, к которой приходят олени (но я не упомянул об унылом городе), и закончил описанием ужасных работ Эмиля, комнаты, обвешанной жалкими картинами их дочери. Конечно, я сказал им, что ангельское изображение Элизабет, принадлежащее им, должно быть противопоставлено этому сборищу клоунов. Когда я закончил, тишина была очень напряженной. Никто не заговорил и даже не посмотрел на меня, но, несмотря на это, будто во власти какого-то страшного безумия, я продолжил: «Конечно, мы щедро вам заплатим». Тереза наклонила голову, и я подумал, что, возможно, это была поза, в которой она обдумывала важное решение, но затем понял, что она плачет.

Эд медленно повернулся, его голова напоминала голову марионетки на непрочной струне. Он посмотрел на меня таким взглядом, что я понял, каким дураком был и всегда буду.

- Пожалуйста, примите мои извинения за то, что... - сказал я, обнаружив, что говорю и двигаюсь, будто подчиняясь тем же рукам кукловода. - У меня нет слов, чтобы... Спасибо.

Я резко повернулся и вышел из комнаты, проклиная свою невоспитанность, в отчаянии оттого, что испортил такой приятный день. Я намеревался побыстрее оказаться в своей комнате и читать книжку до обеда, затем я хотел пробраться вниз и попытаться найти приличное место, чтобы поесть. То, что я мог оскорбить и обидеть двух таких хороших людей, было непростительно. Я был практически ослеплен ненавистью к самому себе, пока не вошел в фойе и не увидел ее боковым зрением.

На самом деле практически невозможно описать словами то, что придавало картине даже не завершенность и не красоту, а переносило ее в разряд величайшего искусства. Конечно, она была красивой женщиной. Конечно, освещение, цвета, композиция, мазки кистью, все эти элементы в отдельности можно описать, но это все еще не сравнится с тем неземным чувством, которое испытываешь, стоя перед шедевром, когда появляется необходимость сделать глубокий вдох, будто внезапно воздух, вобранный одним, понадобился двоим.

Вместо того чтобы пойти наверх, я вышел на улицу. Если та, другая картина была хотя бы немного похожа на это изображение Элизабет, тогда я должен был ее увидеть.