Холодные песни

– Вижу, хочешь что-то рассказать. – Голубые глаза Геры смотрели внимательно и тепло. – Подожди… – Гера взял с коленей коробку лекарств, вытряс на ладонь конвалюту, ловко выдавил таблетку и сунул Люму между губ. Дал запить. – Люминал, от нервишек. Сам часто балуюсь. А теперь говори. Легче будет.

Таблетка – маленькая, а гадкая – застряла в горле, Люм сглотнул.

– Не знаю, как начать.

– А просто начни. С чего хочешь. Да хоть с того, что Настя не пишет.

– Откуда знаешь?

– Игнат, ты извини, что лезу в личную жизнь, но как тут не знать. Ты сам не свой которую неделю. Вот я и спросил у Володи. Ты извини, если…

– Да ничего. Нормально. Не в ней сейчас дело.

– А в чем? Ты говори. А там пойдет.

Люм вздохнул, в голове колыхнулся мутный осадок.

– Ерунда мне разная чудится. С тех пор как…

Гера слушал и кивал. Уточнял. Люм следил за его красивым обветренным лицом. Доктор ему верил. Даже больше – разделял его тревогу.

– Значит, и ты, – сказал Гера вдумчиво.

– Что ты имеешь… – Люм понял. Резко сел. – Ты тоже? И у тебя галлюцинации?

– Не удивлюсь, если у всего экипажа. В той или иной форме.

– Но почему?

– Излучение. Или что-то еще. Ты ведь слышал Семеныча.

– Все-таки пришельцы.

– Не обязательно. Возможно, эти существа – тоже галлюцинация. А источник излучения лежит глубоко во льдах.

– Но как это работает? Эти видения… они ведь непостоянные, что ли. Меняются, пропадают.

– Да откуда мне знать! Всю голову уже сломал. Может, эти образы загружают прямо нам в мозг… Погоди, как ты сказал? Меняются, непостоянные… ага, ага… – Гера покусал губы, встал, сел, снова встал, сунул себе в рот таблетку люминала. – А ты прав! Они меняются, когда мы движемся или движется наш взгляд. Так?

– Наверное…

– Ты знал, что младенцы видят мир искаженным?

– Перевернутое зрение?

– Нет, я не о том. Человек не сразу, не от рождения видит мир в постоянных формах, цвете и размере. Константа восприятия развивается постепенно. А когда сформируется, то окружающие предметы уже не меняются или меняются не сильно, чтобы мы могли их узнать, если изменяются условия восприятия. То есть в нашей голове есть образ того или иного предмета, и наш мозг учитывает это, помогает зрению.

– Ты нормально объясни, – не выдержал Люм.

– Нормально захотел. Знал бы я, что нормально. Ладно, попробую… Например, снег кажется нам белым на солнце и в полутьме, хотя освещение разное и снег по-разному отражает свет. Понимаешь?

– То есть он серый в полутьме, но мы видим его белым.

– Ага. Или вот эта полка. Не важно, как на нее смотреть, под каким углом и с какого расстояния, мы все равно увидим полку. Если, конечно, она не очень далеко, тогда мозгу не хватит деталей и он не разберется.

Люм кивнул, и Гера удовлетворенно продолжил:

– Что-то похожее с формами. И со звуками. Как быстро ты отпрыгнешь назад, когда под ногами затрещит лед? Не работай эти психологические законы, не будь у нас постоянства восприятия, мы бы потеряли ориентиры. Без этой константы – прощай, адекватность поведения. Малейшее изменение внешней среды, положения предмета – и вся картинка мира искривлялась бы. Привычные вещи виделись бы по-другому.

– Что-то в этом есть, – согласился Люм. – Но мои галлюцинации…

– Это всего лишь теория. Что, если излучение в корне разрушило эти законы? Если оно мешает восприятию реальности, искажает Мироздание? И, раз пошла философия… Ты Лебона читал? – Люм помотал головой, и Гера махнул рукой. – Не беда. Как там у него… Чистый разум всегда противоречит уму практическому. Практический твердо знает, что круг – это неизменная геометрическая фигура, которую можно вычислить математически. Круг есть круг. Он круглый. Но человеческий глаз с этим согласен не всегда. Круг может стать овалом, превратиться в прямую линию – стоит только глянуть на него под другим углом и с другого расстояния. Форма становится фиктивной, нереальной, но для чистого разума она правдива. Мы видим овал, мы видим линию. Понимаешь? Если бы мы всегда видели круг или квадрат, то не узнали бы этот мир…

Это как смотреть на айсберг в океане, подумал Люм. Вот айсберг похож на средневековый замок, но потом корабль смещается по отношению к нему, синие тени удлиняются и укорачиваются, и ледяная гора уже похожа на задравшего лапы белого медведя, или огромный самолет, или… Люм поделился мыслями с Герой. Тот покивал.

– Айсберг. Отличное сравнение. Эти сахарные головы разные с каждой стороны. И большей частью скрыты под водой.

Когда Люм уходил, они обнялись порывисто в холодном тамбуре, точно побратались этой беседой. Люм увидел себя в зеркале: нездоровая серость кожи, резкие, глубокие морщины, желтые глаза.

– Мы не сумасшедшие, – сказал Гера. – Нас отравили.

Впереди метель и позади метель. Шквальный ветер.

Рапаки и заструги небольшие, но для посадки самолету нужно ровное место. Водители отцепили сани и рубили надолбы тягачами. Включенные фары шарили в «молоке». Работали – мучились – всю ночь. Бегали на камбуз к Люму: оттаять, перекусить. И снова в бой.

Когда сровняли снежные валуны, стали кумекать, как отутюжить взлетную полосу.