Холодные сердца

Репортер стукнул себя кулаком в грудь и заверил, что на него – как на скалу. И опереться, и все, что хотите. Любые жертвы. Жертвы от него требовались самые незначительные. Можно сказать: забавные и несерьезные. Аркаша даже переспросил: действительно он все верно понял? Ему указали на роль хоть и скромную, но важную. Как раз для его характера.

Веник шаркал по чистому полу. Хозяйка мела упорно. Только подняла голову, но работу не бросила.

– Заходи, Родион, – сказала она. – Чего на пороге топтаться?

– Марья Сергеевна, простите, что не сказал вам… – начал Ванзаров.

Веник полетел в угол, она обтерла руки о передник и опустилась на стул, что стоял поблизости.

– Чего теперь, Родион, часом раньше, часом позже… А я еще злобу на Ивана держала, думала, загулял, а тут вон что…

Женщина закрыла лицо ладонями. Она не плакала и не стонала, а сидела тихо. От тишины этой становилось муторно и тяжко. И помочь нечем, и поделать ничего нельзя. Ванзаров сел поблизости.

– Послать за доктором? – спросил он.

Она вытерла ладонью сухие глаза.

– Чего напрасно гонять… Мне постовой твой вчера рассказал. Все уже выплакано. Вот только себе дела не найду. Раньше-то суетилась ради Ивана, чтоб ему все горячее. А теперь и не для кого. За веник взялась, чтобы руки занять. Знаю, что не полагается сейчас в доме мести, а мне и все равно. Даже зеркала не завесила. Не могу… Все равно теперь…

– Я бы очень хотел вам помочь…

– Теперь уже ничем не поможешь… У меня блины есть остывшие, еще что-то на плите, может, покушаешь, Родион?

Надо было согласиться, надо было отдать долг вежливости, но времени было мало.

– Я помогу вам тем, что найду убийцу Жаркова, – сказал Ванзаров. – Обещаю, Марья Сергеевна. По-другому утешить у меня не получится.

– Да где ж ты его найдешь… После такого…

– Потерпите день-два. Осталось немного. Мне нужна ваша помощь. Могу я еще раз осмотреть комнату Жаркова?

Хозяйка махнула рукой – делай что хочешь. Чего теперь спрашивать.

Ванзаров вернулся в спальню. С прошлой ночи здесь ничего не трогали. Он тщательно проверил стол, опять заглянул под кровать и даже порылся в шкафу, проверив карманы пиджаков и брюк. Ни одной записки, клочка или хоть обрывка с записями не нашел. Он помнил это отлично, только проверил.

Марья Сергеевна сидела на стуле в той же позе.

– Нашел, чего искал? – спросила она.

– У Жаркова были записные книжки или какие-нибудь записи? Тетради, например?

– А тебе зачем?

– Надо кое-что проверить, – ответил Ванзаров.

– Чего-то Иван строчил, сядет порой и давай записывать.

– В его комнате нет никаких записей. Не знаете, куда они могли деться?

Лукьянова вздохнула.

– Я не трогала, Иван в комнату не разрешал входить. Разве сам выбросил. Чудной он был, веселый…

– Очень важно найти любую его записку. Он никогда вам записок не оставлял?

– Поищу, – сказала Марья Сергеевна, тяжко поднимаясь, будто сразу постарев.

Она прошла в кухню и принялась греметь кастрюлями. Что-то там стучало, шуршало и переставлялось. Женщине надо было занять руки. Ванзаров не вмешивался. И терпеливо ждал с полчаса, не меньше.

Лукьянова вернулась, сунула замызганный клочок, вырванный из гимназической тетрадки.

– Вот, послание его. Все мне письмишки смешные оставлял. Я их выкидывала, а вот это осталось. Бери, коли надо…

На листке было написано:

«Милая тетка Марья! Не тужи, держи нос по ветру! К ужину не жди, загуляю до рассвета. Как вернусь, наемся до отвала и побегу на службу. Так что спи – не храпи! Твой Иван».

Ванзаров вложил листок в записную книжку.

– Если вам что-нибудь будет нужно, дайте знать в участок, – сказал он. – И простите меня еще раз…

Марья Сергеевна подошла, обняла его, расцеловала и перекрестила.

– Иди с богом. Делай, что сможешь… Ты хороший человек, Родион. Загляни как-нибудь к тетке Марье. Я тебе всегда блинов напеку…

Ванзаров нахмурился, поклонился и быстро вышел. Что-то подступило к горлу, и нельзя было ручаться, что глаза останутся сухими. Слезы для чиновника сыска – роскошь невозможная.

Он подозвал постового и попросил передать старшему городовому Макарову, что пост снимает. Нечего людям зря силы тратить. Еще понадобятся в другом месте.

Доктор сидел на лавочке, будто и не вставал с нее. И прекрасный день делал еще прекрасней дымком тонкой папироски. Подставляя лицо солнцу, он не боялся загореть, а с наслаждением жмурился, как весенний кот. Во всей фигуре его было столько умиротворенности и спокойствия, что одно это должно было благотворно действовать на нервных пациентов. На живых, разумеется.

Завидев приближающуюся фигуру, Асмус помахал рукой.

– Ванзаров! – сказал он с той особой интонацией, что принята у однокашников, называющих друг друга по фамилии с института. – С вашим появлением в нашем скучном городке забурлила жизнь. Городовые бегают, как угорелые. А мне сколько радости! Практически забросил пациентов, зато практикуюсь в анатомии. Не останавливайтесь!

– Рад, что застал вас здесь, – сказал Ванзаров, садясь на скамейку. – Уже осмотрели Усольцева?