Холодный туман

Села на дерево, стала глядеть на тихий, будто дремлющий, ручеек., Там, где вода все же размыла листья, сверкали золотые искорки, зажигаемые солнцем, и казалось, будто на дне горят маленькие самородки — опусти руку и бери их в ладонь, любуйся ими… А тишина, тишина! Угомонились сороки, улетели куда-то кукушки. Изредка вздохнет таежный ветерок, мягко прошелестит ветвями кедрача, прошепчет что-то свое, тайное елям — и снова ни звука. Такой тишины, думает Полинка, как в тайге, нигде больше не бывает. Залезь в глухую пещеру, прислушайся — там тоже тишина, но только мертвая. А в тайге она живая. И Марфа Ивановна так же говорит. «Ты, — говорит, дочка, не моги и думать, будто в тайге совсем быват тихо. Это только на первый слух. А в то „тихо“ ишо вслухаться надо, как следоват. Понимаешь? Кедрач дышит? Дышит. Кажна гравинка дышит? Дышит. А как же иначе? Мураш ползет — от него хоть и, малый, а шум идет. Только наше ухо не приспособлено такое слышать. Не-ет, дочка, та тишина, што в тайге, она живая…»

Мудрый человек эта Марфа Ивановна. С ней всегда легко. «Кажный человек, — говорит она, — милосердешным должон быть. Вот ты как думаешь — для чего ты на свет божий появилась? Просто так, да? Прожить-проходить столько-то годов и все? Нет, дочка, на свет божий появилась ты, штоб добро делать, штоб утешать другого человека. Тогда и сама утешенной будешь». Сама-то Марфа Ивановна на каждый случай жизни слова утешения имеет. Вот проснется Полинка — и начнет рассказывать Марфе Ивановне, какой ей сон приснился. Будто сидит она на берегу и смотрит на широкую-широкую речку, по которой далеко-далеко лодка плывет.! Не видит Полинка человека, который в лодке той сидит, но знает, что это Денисио. И вот вдруг на ее глазах лодка стала погружаться в воду, да так быстро, будто кто-то дно ей пробил. Вот уже лишь края бортов чуть видны, скоро, наверно, несчастье случится, а человек в лодке сидит и ничего не делает, у него тоже — голова да плечи — на виду остались. «Прыгай, Денисио! — в отчаянии кричит Полинка. — Прыгай и плыви к берегу!» Нет, не слышит ее Денисио, а через минуту другую — и лодка, и сам Денисио исчезли в пучине. Ничего и никого на реке не осталось, даже следа от лодки не видать…

Марфа Ивановна внимательно слушает, на лбу и у глаз морщинки глубже стали, да и в глазах тревога так и плещется.

— Ох и нехороший сон привиделся тебе дочка, — говорит она. — Для Дунисио нехороший. Как бы чего плохого не произошло с ним. Не едина, говоришь, следа на реке не осталось? Ну и ну…

Полинка всегда в сны верила, только не каждому могла найти объяснение, угадать, какой сон что готовит. И при словах Марфы Ивановны даже заметно побледнела. С тех пор, как Федор ушел воевать, Денисио стал для нее самым дорогим человеком. Просты ее чувства к Денисио, ничего сложного в них нет: хороший, верный друг он ей, а это часто дороже, чем чувства, испытываемые к родному брату.

Марфа Ивановна знает о привязанности Полинки к Денисио, потому и не удивляется тому, что Полинка так переживает. Встала с кровати, на которой сидела, слушая Полинку, и говорит:

— Да ты не шибко кручинься, дочка. Вот я щас оставлю тебя одну, ты поднимайся и тихонько три раза произнеси, за каждым разом перекрестившись:. «Куда ночь, туда и сон, святой Есиф худое на хорошее переносит». Поняла? Все поняла? Сделаешь это — и тревожиться после того нужды никакой не будет…

Думая сейчас обо всем этом, Полинка улыбается. Хорошо ей с Марфой Ивановной. Ей вообще хорошо. Правда, бывают тяжкие минуты, когда она вдруг увидит женщину, получавшую похоронку на мужа или на сына. Идет такая женщина по улице, будто слепая от горя, ничего перед собой не видя и никого не слыша. Страшно на нее смотреть, и сжимается у Полинки сердце, будто огонь чужого несчастья опалил и ее собственную душу.

Но потом все это проходит, к ней опять возвращается покой и безмятежность души, ее любовь к Федору затмевает разные повседневные невзгоды, а вера, глубочайшая вера в возвращение Федора с — войны не оставляет ее ни на минуту, и она благодарна судьбе за то, что та к ней так милосердна.