Холокост в Крыму

... Куда я задевал свои записки — ума не приложу. Не желая, чтобы кто-нибудь, не умеющий объективно рассуждать, читал мой дневник, я писал на отдельных листках и эти листки прятал, так что и сам не найду.

Горечь поражений переходит в чувство неописуемого страха. Падение Одессы, Киева, разрушение Днепровской плотины переживаются как болезненные раны собственного тела и души. Горит Сарабуз, горят нефтехранилища, наша армия отступает и сжигает запасы. ...

Наши соседи наблюдают за пожарами. Растерянное выражение лиц, приглушенные голоса, страх на лицах, в голосах, жестах и отчаяние, отчаяние, отчаяние. Я уже молчу. ...

2.XI.1941 г.

С 31.Х начались пожары и взрывы за городом. Моя семья в отчаянии. В этих пожарах я вижу гибель родины, но вместе с тем и показатель ее силы: если наше командование сжигает запасы, то значит, оно не хочет сдавать их врагу, следовательно, борьба будет продолжаться.

Но, наряду с щемящей тоской, у меня крепнет надежда на возрождение армии и на конечную победу моего народа: резервы в России есть, а за Волгой есть недоступный врагу, несокрушимый Урал, десятки заводов которого дают русской армии техническую силу для победы.

Эти мысли я стараюсь внушить моей семье и моим знакомым, но и семья и знакомые не верят мне: они верят совершающимся фактам и убеждены в том, что с их личной гибелью погибнет и страна. «Немцы непобедимы», — вот всеобщее убеждение. Все думают только о том, что будут делать немцы с нами: обратят ли нас в рабство или дадут «свободную жизнь». В том, что немцы обратят нас в своих работников и даже рабов, убеждены многие, но все надеются, что при немецком рабстве можно будет хоть как-нибудь «жить».

По пути на службу я встречаю немецких мотоциклистов, автомобили. Валяются трупы убитых подростков, вышедших с ружьями стрелять немецкие танки. Бедные мальчики! Они так же, как и я, верили в победу родины, иначе они не подумали бы о том, что надо выступать с оружием в руках. ...

31.Х и 1.XI, да и сегодня идет грабеж магазинов и складов. Я не имею право назвать это грабежом: население берет себе свое народное достояние, чтобы не умереть от предвиденного всеми голода. Жаль только, что власти при отступлении не давали населению брать припасы со складов: это или глупость отступающих, или предательство остающихся начальников, желающих выслужиться перед немцами. На консервном заводе «Трудовой Октябрь» какой-то мерзавец с ружьем в руках прогонял жителей, хотевших взять себе оставшиеся запасы продуктов. Какой гнусный мерзавец, какая отъявленная гнусная сволочь: он хотел передать эти запасы нашим врагам.

К счастью, какой-то красноармеец прогнал этого негодяя и даже хотел его застрелить и объявил всем собравшимся, что они могут брать все с завода, и люди хлынули на завод и стали забирать сахар, консервы, варенье. Забирали продукты с этого завода круглые сутки, но, по рассказам, немцы успели захватить гораздо больше того, что взяло население: какие громадные запасы у нас были. ...

6.XI.41 г.

Образовалась городская управа во главе с Каневским — городским головой. Каневского я хорошо знаю, это очень глупый человек, надутый дурак. ...

Появился первый немецкий приказ о казни 50-ти человек населения, если будет убит один немец. Этот приказ увеличивает ужас. ...

На перекрестках улиц висят молодые мужчины и даже женщины, казненные немцами за «грабеж». Можно подумать, что эти люди тащили продукты, принадлежавшие немцам. Хождение по улицам ограничено 12 часами, от 6 до 18 часов.

Стало известно, что в Бахчисарае толпы татар встречали немцев хлебом и солью и благодарили за освобождение от русской власти. ... Приветствия татар переданы Гитлеру. ... Я сам видел татар-красноармейцев в форме и с ружьями у городского сада, они предлагали немцам свою «сдачу» — плен. ... Видел я и русских пленных — более ужасного, угнетающего и позорящего зрелища нельзя себе представить. Я насчитал толпу в 4000 человек — грязных, изнеможенных, растерянных. Немецкий конвой, с грубыми криками, с побоями гнал их как стадо. Несчастные шли, спотыкаясь, обращая молящие глаза на прохожих. Ах, это молящее выражение глаз! Столько тоски, столько страдания, столько мольбы было во взглядах этих несчастных, что я боюсь, что эта картина будет преследовать меня кошмаром во сне.

Получалось такое впечатление, что немцы гонят наших пленных на убой, как скотину. На лицах прохожих ясно выражено страдание, ужас и возмущение, редко из каких глаз не льются слезы. Ни одного громкого возгласа не раздается: народ молчит, подавленный страхом, и только чуть слышно бормочет. Женщины чуть слышно повторяют: «Несчастные, несчастные». Мужчины, в большинстве старики, также чуть слышно говорят: «А, сволочи! Не хотели сражаться! Теперь поняли, к кому попали в лапы». Но эти речи сопровождаются неудержимо текущими слезами. Многие пытаются давать пленным еду и папиросы, но немецкий конвой грубыми криками и ударами отгоняет людей, приближающихся к пленным.