Холокост в Крыму

Часов в десять утра, это было или 28 или 29 декабря, мы услышали шум машин, подъехали немцы, и нас выгнали пешком ко рву. В балочке есть артезианский колодец и около него противотанковый ров. К этому рву нас погнали кучей. Тут разыгрались жуткие сцены, многие не хотели идти, их избивали. Когда подогнали ко рву кучей, тогда стали разбивать группами по 20-25 человек. Справа от меня стояли двое детей с матерью. Когда меня гнали, я был очень спокоен, думал, чтобы скорее только конец, расстреливали из станковых пулеметов. Я оглянулся и увидел пулемет, а мне немцы махнули рукой — не оглядывайся. Раздался залп. Боли я не почувствовал. Пуля рассекла кожу головы, но кость не тронула. Я потерял сознание, наверное, от сильного удара в голову, и свалился в яму. Этого момента я не помню, только помню, что очнулся я от удара в спину, на меня навалилось три человека, которые упали сверху после очередного залпа.

Я вывернулся из-под этих трех, а сверху на меня опять стали падать люди после каждого залпа, я вывертывался из-под них, чтобы не задохнуться. Осмотрелся, направо мне показалось ближе, а налево дальше ползти. Я стал отползать направо, яма была не полная. Я посмотрел, наверху стояли два наших солдата как раз у ямы, и один из них сказал другому:

— Дывись! Лизе живий.

— Нехай лизе, вин жить хоче.

Я вижу, что дальше ползти нельзя, меня могут увидеть, на меня еще упало два человека. Я от них развернулся и лежал до тех пор, пока не прекратились выстрелы. Минут через пять (я лежал вниз головой) начала на меня сыпаться земля, я понял, что нас засыпают. Когда начали засыпать, я опять потерял сознание, потому что не помню, что было дальше. Я стал задыхаться и последним сознанием понял, что вот-вот задохнусь, мне не хватает воздуху, земли много. Я копнул, и струя воздуха ударила в нос, мне сразу стало легче, никакой боли не было. Я надышался воздухом. В это время я почувствовал, что подо мной все колышется. Я дал струю воздуха, а подо мной лежали раненые, но не убитые, а придушенные, а когда воздух к ним дошел, они вдохнули и стали ворочаться. Это был такой ужасный момент, когда вся могила стала шататься, трудно было пережить это. Мне в дырочку видно, что еще день и вылезать нельзя, и в то же время лежать тоже нельзя, подо мной и по бокам все колышется, мне казалось, что вся земля шатается, это был кошмар. Все же я нашел силы, чтобы лежать и смотреть в дырочку.

Я почувствовал, что земля больше не сыплется. Могилу засыпали чуть-чуть сверху, но достаточно, чтобы задохнуться. Так я лежал, пока дождался зари, потом вылез очень легко, кругом никого не было. Чувствую, что меня кто-то дергает за ногу. Оказалось, что рядом со мной лезла женщина. Я вылез первый, потом она. Вылезла, мы смотрим друг на друга как сумасшедшие. Она мне говорит:

— Там мои дети, я полезу за ними.

— Дети ваши умерли.

Женщина мне сказала, что она стояла около меня перед расстрелом, тут я вспомнил, что так и было. Мы поднялась и пошли. Она говорит:

— Куда идти?

Я сказал, что она женщина и лучше будет пойти ей в лес. А я пошел по направлению Дуб Джанкоя, что около Джанкоя. Она мне ничего не сказала, только повернулась и пошла.

Я дошел до Дуб Джанкоя, было морозно, маленький снежок. Подошел к хатке, постучался, женщина отозвалась. Я попросил открыть, открыла дверь. Я вошел в комнату, там был полумрак, около икон горела лампада. В темноте не видно было, а когда я прошел вперед, после того как она мне сказала: «Проходьте, дяденька, и сидайте на лавку», около лампадки она увидела, что я весь в крови, и сказала:

— Дяденька, да вы весь в крови, наверное, вы партизан?

Я решил, что другого выхода нет и сказал, что я партизан. Что у нас был бой и меня ранили. Я схватился за голову и чувствую, что ранена голова. Она говорит:

— У меня чоловик[99] тоже в партизанах. Наверное, сейчас за вами придут.

Я говорю: «Не беспокойся, дочка, мы их поколошматили хорошо, и до утра никто не придет». Она была напугана, но все-таки сказала мне:

— Скидайте все, дяденька, да лезьте на печку.

Я все с себя снял, она мне дала белье, тут я переоделся. Она стала стирать мое белье. Я сказал: «Все равно ты не отстираешь, я тебе оставлю мое хорошее пальто, а ты мне найди ватник и брюки, и я пойду».

Наутро она мне все это дала, и я ушел через Сиваш. Шли не через посты, а прямо по воде, нас шло три человека, которые пристали по дороге. Промерзли мы до костей, прямо были без чувств. Сиваш не замерзает, но вода в нем леденящая, и мы особенно мерзли, когда вышли из воды. Я своим попутчикам сказал:

— Вы как хотите, а я пойду помирать в свое село, где я родился, там подохну.