Холоп-ополченец

Степка сердито обратился к паненкам и на смешанном полупольском-полурусском языке стал их допрашивать, что это за поляки наехали, и как они смели забрать его горницу?

Паненки переглянулись и заявили, что они тут не виноваты, это великое посольство из Польши от круля Жигмунта приехало. Они не знают, что он царский сокольничий и что его трогать нельзя.

– Ну, так я пойду, – сказал Степка, – поговорю с государем Дмитрием Ивановичем. Как это возможно, чтоб его сокольничего с горницы ляхи прогнали? Пойдем, Михайла, подождешь меня в сенцах около царской горницы.

Михайла, осторожно ступая, точно по льду, пошел следом за Степкой и остановился в маленьких сенцах, где стояло несколько сундуков, а в другом углу висели разные плащи и шубы.

– Государь у государыни Марины Юрьевны шаль кызыльбашскую смотрит. Продавать принесли. Я его вызову, а ты здесь подожди.

Степка вышел и неплотно затворил за собой дверь. Михайла сел на сундук дожидаться.

Через несколько минут какая-то дверь хлопнула, и послышались голоса. С того места, где сидел Михайла, вошедших не было видно, но он сразу узнал голоса Дмитрия Ивановича и Степки.

– Выгнали, говоришь? – сердито переспросил царь. – Да как они смеют! Беги, позови ко мне пана Рожинского. Спроси, почему мне не доложили, что посольство приехало. Скорей беги!

Степка побежал бегом, а царь Дмитрий Иванович стал нетерпеливо прохаживаться взад и вперед по горнице. Немного погодя застучали твердые шаги, как будто один только вошел, и раздался резкий голос:

– Ты чего за мной присылаешь? Не мог подождать? Говорил я тебе, что приду, как время будет.

Михайла вздрогнул. «Как с государем говорит этот Рожинский!» подумал он и в ту же минуту услышал раздраженный голос Дмитрия Ивановича:

– Ты что! Забыл, с кем разговариваешь?

– Да сам-то ты знаешь ли, кто ты такой есть! – услышал в ответ Михайла.

Его всего точно варом обдало, в ушах застучало, и он точно сквозь какую-то пелену слышал грубый крик Рожинского:

– Думаешь, королевские послы с тобой разговаривать станут?! Как же! Ты прежде с войском нашим поговори. Знаешь, небось, что ко́ло [Войсковой круг – Прим. ред.] собралось. С каких пор за тебя кровь проливаем, а от тебя ни гроша жалованья не получали. Не заплатишь за две четверти, кто у тебя служить будет? Наши полки все уйдут. Так и знай! Бражничать да Марине Юрьевне наряды покупать – на это у тебя деньги есть, а войску платить – так и нету! Тоже царь выискался! Этакими царями забор подпирать! Станет круль Жигмунт к тебе послов посылать! Вот погоди, Сапега придет, он с тобой поговорит!

И Рожинский, застучав сапогами, вышел вон и хлопнул дверью.

В соседней горнице настала мертвая тишина. Михайла сидел, не смея перевести дух, точно на него навалилась тяжелая плита.

Он еще ничего не мог сообразить. Чувствовал только, что все перевернулось и ему не за что ухватиться. Он забыл, где он, не думал, что дальше делать, забыл про Степку и сидел на сундуке, точно все тело его налилось свинцом.

Дверь отворилась, и послышались легкие шаги.

– Дмитрий, ты? – раздался молодой, немного резкий голос. – Чего ж не идешь? Будешь шаль брать?

– Не до шалей теперь, – тревожным голосом ответил Дмитрий Иванович. Помолчав, он заговорил опять:

– Слушай, Марина! Рожинский тут был. Кричал на меня, вражий сын! Убил бы его, дьявола! Войском стращает. Платить велит. Сапега из-под Троицы приехал. А грошей нема. Грозит, что разойдутся все. Что теперь делать? Убьют, бисовы дети. Ну, да мы еще поглядим, кто кого? – хвастливо прибавил он.

– Глуп ты, Дмитрий, – прервал его резко сердитый молодой голос. – Что ты без поляков? Голыми руками Шуйского выгонишь, что ли? И чего расходился? Первый раз, что ли, Рожинский на тебя цыкает! Всегда-то ты так. Что мальчишка! То в глаза ему глядишь, то хочешь, чтоб он в ноги тебе кланялся, как заправскому царю. Дурень ты! А только гляди: не прогонишь Шуйского, не станешь царем на Москве, – я с тобой не останусь. Я ведь венчанная царица, не забудь! На меня сам патриарх корону возложил.

– За меня донцы! – крикнул Дмитрий Иванович. – Весь народ московский за меня! Шуйского никто не почитает. Лазутчики доносят: его скинуть сговариваются. Я рать под Москвой соберу и позову тебя. Мне без тебя нельзя в Москву входить. Приедешь?

Наступило молчание.

– Приеду, – прозвучал короткий ответ.

– То-то! – проговорил Дмитрий Иванович, ободрившись. – А то, гляди, коли один я войду и признают меня, потом и не суйся. Не очень-то вас, ляхов, москвичи жалуют. Скажу – развелся. Боярышню за себя возьму.

– Ха-ха-ха! – раздался сердитый смех. – А я скажу: развода не даю… Ну, не дури! Сказала – приеду, коли одолеешь Шуйского, и приеду. А пока прощай!

Застучали быстрые шаги и хлопнула дверь.

Опять воцарилось молчание.

Михайла и головы не поднимал. Ужас сковал его. Что же это? Как же Болотников говорил…

Вдруг дверь резко распахнулась, чуть не придавив Михайлу к углу, и в сени вышел Дмитрий Иванович.