Холоп-ополченец

Михайла удивился. Дьяк Грамотин говорил, что Рожинскому нужен Дмитрий Иваныч, а он, выходит, вешать его хочет. Михайла не знал, что ночью же Сапега побывал у Рожинского и рассказал ему, что они сговорились с патриархом Филаретом и решили покончить с самозванным Дмитрием и просить на русский трон польского королевича Владислава, сына Сигизмунда. Казаков же не хотели пускать, чтоб они не соединились с бежавшим Дмитрием.

Передние казаки тем временем спешились, достали из вьюков несколько топоров и, по команде Печерицы, пробовали сбить замок. Но он оказался такой прочный, что его и думать нельзя было разбить.

– Руби ворота! – скомандовал Печерица, и топоры звонко застучали по тяжелым дубовым створкам.

– Михалка! – шепнул Степка, дернув Михайлу за рукав. – Не видят они, что ль? Ляхи!

Грохот топоров заглушил лошадиный топот, а казаки так занялись воротами, что и не заметили приближающегося во весь карьер отряда гусар.

– Ляхи! – испуганно крикнул Михайла.

Печерица и другие казаки вскочили на лошадей, и Печерица крикнул:

– Стройся!

Михайла, Степка и мужики, очутившись между двумя отрядами, в страхе жались к воротам.

Рожинский, скакавший впереди гусар, остановил свой отряд и крикнул казакам:

– Вы что? Бунтовать! Выдавайте вашего самозванного царика – и марш по местам!

– Ты чого командуешь? – закричал, выехав вперед, Печерица. – Мы тоби не подвластны! Нам царь Дмитрий Иваныч велел итти в Калугу. Видчиняйте ворота!

– Разгоните мне эту сволочь! – крикнул Рожинский.

Голубые гусары, обнажив сабли, лихо бросились на казаков.

Но казаки, не дрогнув, встретили первый натиск.

Рожинский слишком понадеялся на своих гусар.

Казаки были сильно обозлены, кроме того, их было вдвое больше, чем гусар, и они яростно отбивались.

Мужики прижимались к воротам, оглушенные дикими криками, лязгом оружия, топотом и ржаньем лошадей, воплями раненых, всей неистовой сумятицей рукопашной схватки.

Каждую минуту они ждали, что поляки заметят их и в бешенстве изрубят в куски.

На чьей стороне перевес, они никак не могли понять.

Но через несколько времени что-то резко изменилось. Кружившийся перед воротами вихрь всадников как будто стал понемногу отдаляться, метаться из стороны в сторону, скакавшие впереди всадники стали поворачивать лошадей. И вдруг вся масса пошатнулась, точно ее подхватил ураган, и помчалась обратно.

Михайла первый опомнился.

– Бегут ляхи! – крикнул он. – Казаки одолели! Скорей ворота надо!

Мужики подобрали брошенные казаками топоры и стали изо всех сил рубить дубовые доски.

– Засов-то вырубить бы! – крикнул Невежка, и они стали рубить доски около засова.

Так дело пошло скорее. Через несколько минут засов вылетел, и тяжелые створы подались и со скрипом стали расходиться.

Они оглянулись. На земле валялись раненые поляки, метались оставшиеся без всадников лошади. Вдали виднелся скачущий обратно отряд.

Печерица очень обрадовался, увидев, что мужики без них справились с воротами.

Времени терять было нечего, не то Рожинский, наверно, поднимет против них все польское войско. Казаки построились и стали быстро выезжать из ворот.

Невежка с Нефёдом и Михайла со Степкой тоже сразу же выбрались за ворота.

Михайла оглянулся на Тушино. Ишь какие стены крепкие вывели – город да и ну! Как он радовался, когда добрался сюда. Думал – все сюда собрались, кто за волю ратует. А вышло – что? Дмитрий-то Иванович, выходит, об воле и не думал, да и не царь вовсе был и еще самых лютых ворогов привел на Русь – ляхов.

Теперь не с одним Шуйским биться придется, а еще с ляхами.

Болотников про то и не помышлял.

– Вот и ладно, – проговорил, помолчав, Невежка. – Не так боязно будет итти. То вдвоих шли, а назад вчетырех.

Михайла встрепенулся.

– Как – вчетырех? – сказал он. – Ты гадаешь, я с вами до дому пробираться буду? В холопы к князю Воротынскому? Не-ет! – протянул он. – Вот Степку возьмите. Ему в Нижний. Так вы его поближе доведите, а уж там, со Кстова хоть, он и один дойдет.

– А ты-то куда ж? – спросил Невежка. – Коль за Дмитрием Иванычем, так чего ж к казакам не пристал?

– Нет, чего мне Дмитрий Иваныч? Он, выходит, и не царь вовсе. Да и наше крестьянское дело ему ни к чему.

– Так куда ж ты? Неуж к Шуйскому? – приставал Невежка.

– Почто к Шуйскому? Ну его к бесу!

– Вот и я тоже говорю, – обрадовался Невежка. – Идем до своей стороны. Все у своего места способне́й, ежели по хрестьянскому делу. Чего ж так-то зря бродяжить?

– Нет, Невежка. Не пойду я до дому. А куда пойду, и сам не знаю. Покуда в Москву проберусь.

– К Шуйскому же, стало быть? – повторил Невежка.

– У, дурень! – оборвал его Михайла. – Думаешь, на Москве только и есть, что Шуйский. Да там его, слышно, скидать хотят. Чего-нибудь, стало быть, надумали. Я и погляжу, может, и есть, кто за волю ратовать хочет. Вот и я с ними. Степку, говорю, возьмите. Ему по пути.

– Эх ты, Михалка! Думал я, ты путный человек. Памятуешь, Нефёд, как он обоз-то вел. Даром что и бороды не отрастил. Дело понимал, что твой хозяин! А ноне – что! Бродяжить собрался… Что ж – вольному воля. Время такое подошло непутевое… Идем, что ли, Степка! Пущай его, коли так, бродяжит.