Холоп

В голове с бешеной скоростью мелькало: так, с чего всё началось? Этот гаишник на капоте Гришиной машины, с травмами попавший в больницу? Нет, там папа всё оплатил, закрыл счета, папа всегда выручал и спасал. Ну, так он и обязан – кого же и выручать, как не единственного сына. Тогда что? Где и когда? За что!?

Вдруг Гришу осенило: это ведь та черноволосая ведьма из ночного клуба, Анфиса или как ее там, дура с серьгами до плеч, прокляла и пожелала ему пропасть за его насмешки над ней. Вот он теперь и пропадает один-одинешенек, с петлей на шее, под кружащим в небе огромным коршуном или кем тот был.

Гриша заплакал беззвучно, вспомнил маму, ее светлые волосы, нежный голос, серые прозрачные глаза...

Топот копыт, свист, хруст, ахи и охи, затем тишина.

Открыв глаза, Гриша увидел грудастую брюнетку в ярко-красном платье верхом на серой лошади посреди площади. Женщина кричала противным голосом, от него стало еще хуже, хотя хуже уже было некуда.

– Ах! Что делается-то?! Немедленно прекратите! Авдей Михайлович! Отпустите его!

«Что это, помощь со стороны? По-честному так не бывает», – подумалось Грише.

Приказчик Авдей Михалыч, распрямив усы и пригладив бороду, ответствовал степенно.

– Никак не могу-с, барышня Аглая Дмитриевна. Папенька ваш как повелел-с, так и будет-с.

Вслед за серой лошадью зашла на площадь гнедая, на ней сидел давешний карточный валет, барчук Алексей Дмитриевич. Поглядев на Гришу, признав, он скривился и сплюнул.

Женщина в красном, Аглая Дмитриевна, крикнула ему:

– Алёша, братик мой, а ну вели Авдею Михайловичу вмешаться!

Барчук в ответ лишь пожал плечами.

– Хорошо, сестрица. Велю. Вешай, Авдейка! Холопов учить надо, на то они и холопы.

Из барского дома по ступеням лестницы спустился пожилой дядька с бакенбардами – тот, что раньше был в атласном халате. Теперь на нем были фрак и цилиндр, трость в одной руке, кружевной платок в другой. Барин, одним словом.

Он нахмурился.

– Чего шумим, дети?

Женщина в красном осторожно слезла с лошади и бросилась к пожилому на шею, указывая на Гришу.

– Папенька! Избавь, прекрати душегубство! В честь именин моих, прекрати, молю!

Происходящее уже не казалось инсценировкой. Гриша начинал понимать: что случилось, то случилось. Проклятый ведьмой из ночного клуба, он попал в свой личный ад. Его мутило, ноги дрожали.

Пожилой, приподняв фиолетовый цилиндр, неторопливо прошелся мимо посаженных на кол и повешенных тел, заглянул в корзину с отрубленными руками-ногами, пнул подвернувшуюся под ноги курицу, подмигнул устроившейся поблизости в луже свинье. Обернулся к дочке.

– В честь именин, говоришь? Ладно. Будь по-твоему, Аглая. Милую всех, кроме остальных.

Валет-барчук подскочил, нарядным хлыстиком указал на Гришу, всё так же стоявшего с петлей возле виселицы.

– Отец, давай этого дрянного конюха повесим. Остальным холопам урок будет.

Барин поглядел на Гришу, кивнул Авдею Михалычу – конюха повесить. Пожевав губами, добавил:

– Уже время и чай подавать. Свежей земляники доставили, меда и мармеладу.

Аглая тяжело повисла на папашиной шее – даже фиолетовый цилиндр свалился с его головы.

– Папенька! Умоляю! Ради моих именин! Пощади этого глупого конюха! Он исправится!

Барин осторожно обнял дочку, косясь на упавший цилиндр, который уже обступили, хлопая крыльями, гуси.

– Ох, и доброе же у тебя сердце, Глашенька... Как отказать дочке единственной! – Махнул повелительной рукой. – Авдейка, сворачивай свистопляску.

Потом развернулся и ушел в дом. Барчук еще раз сплюнул и уехал.

Аглая Дмитриевна подошла к Грише, сама сняла петлю с его шеи, внимательно глядя в его мутные полубезумные глаза, хлопая пушистыми темными ресницами.

– Барышня! Заступница! Спасительница! Благодарствуем!

Прошка с Любашей кланялись и благодарили, дергали Гришу за руку, чтобы тот валился на колени, но он просто упал навзничь. Его подняли с уговорами, ласками, увещеваниями.

– Целуй ноги Аглае Дмитриевне! Царевне-спасительнице, лапушке-красавице! Давай, целуй, тебе говорят!

Сам-то Прошка ноги барышне целовал охотно, незаметно прихватывая полненькие лодыжки, щекотал. Любаша больше причитала, до Аглаи Дмитриевны не касалась, даже не смотрела в ее сторону. Гриша по-прежнему пребывал в ступоре.

Прошка пояснил лукаво улыбавшейся Аглае Дмитриевне Гришкино равнодушие.

– Простите его! Обмер! Счастью своему не верит! Вы же ему вторую жизнь подарили!

Аглая хлопнула Прошку по руке, затем – и по морде. Потрепала Гришу по голове, громко прокричала ему в ухо.

– Так проживи ее правильно, конюх. Понял?

Гриша с облегчением смотрел, как она уходит в дом с колоннами и львами, как длинный шлейф ее платья ползет по ступеням, словно толстый удав.

В небе широкими крыльями наворачивал круги давешний коршун.

Прошка, сидевший рядом с обомлевшим Гришей, показывал небу кукиш, переживая за приятеля.

– Шиш тебе, птица смерти! Не полакомишься сегодня Гришкиным мясом! Улетай отсюдова! Гриш, ты чего молчишь? Скажи чё-нибудь.

Услышал в ответ:

– А еще сухие штаны у Любаши есть?

Коршун сложил крылья в полете и камнем канул вниз.

Глава V На чёртовой мельнице