Хома Брут

Вынесло их из шинка поздно вечером, когда Хома, казалось, больше не мог ни пить, ни петь. Голос у него охрип, сам он едва держался на ногах. С двух сторон к нему прилипли Сивуха и Богдан, то ли для поддержки, то ли чтобы самим не упасть. Все еще гогоча, они вдохнули свежий воздух после душного шинка.

– Ой, Оксанка, погляди-ка на них! – перед ними возникла дородная девка с ведром.– Ох, и охальники!

Из-за ее плеча выглянула Оксана и, уперев руки в бока, сердито поглядела на козаков:

– Да как вы додумались только! – зашипела она. – Бесстыжие! Зачем пана философа споили? Вон, поглядите, как ему, бедному, худо! – она с сочувствием поглядела на Хому.

Бурсак замотал головой, то ли чтобы отогнать хмель, то ли чтобы показать, что он не пьян. Получилось не очень.

– Цыц, баба! – повисший на Хоме Сивуха с трудом поднял и сложил перед собою тощий кулак.

Девки заверещали на разные лады.

– Что здесь за крики? – раздался неподалеку мелодичный голос, и сердце Хомы затрепетало. Он узнал Веру раньше, чем заметил глазами. Хома совсем не ожидал увидеть ее в этой части хутора и очень обрадовался. Вера была так хороша собою, так нежна! В руках она несла здоровенный кувшин и широко улыбалась. Поравнявшись с девками, которые были гораздо выше и крупнее ее, она приветливо поздоровалась.

– А твое какое дело? – агрессивно отозвалась дородная девка.– Чай, не панночка!

Оксана тоже поглядела на Веру с неприязнью.

– Не панночка,– грустно улыбнулась Вера из-под густых ресниц – Я просто иду, смотрю, две курицы раскудахтались. Думала, может, они потеряли голову при виде петуха?!

Пока девки хлопали ртами, Вера величественно, как настоящая царица, пошла дальше. Опомнившись, девки с презрением поглядели ей в спину, но окликнуть не решались.

Богдан, который висел на Хоме с другой стороны от Сивухи, проводил ее долгим взглядом:

– Ох, и хороша дивчина!

– Какая ж она дивчина?! – ядовито хохотнула дородная девка, и ее тучные сальные щеки затряслись.– В матери тебе годится!

– Шу-у-у! – Сивуха вдруг отлип от Хомы и, схватившись за кривую саблю Богдана, сделал угрожающий выпад в сторону баб. Они с визгом отскочили. Хома стал унимать козака.

– Ух, смотрите у меня! – разбушевался Сивуха.– Срамить честную бабу не дам! И так хлебнула горюшка, горемыка,– козак громко вздохнул, собираясь, кажется, заплакать.

Подобрав ведра, девки сердито убрались от них подальше, не желая больше общаться.

Хома пьяно нахмурился:

– Сивуха, про какое такое несчастье ты все говоришь?!

– Да и я толком не разберу,– покачиваясь, признался Богдан.

– А вы что ж думаете, дурни, это так сладко в ее возрасте старой девой ходить?! – усевшись прямо на землю, Сивуха стал вытряхивать мусор из люльки. – Когда ни детей, ни мужа, и весь хутор только и жужжит всю ее жизнь о том, как пан Гаврило бросил Веру накануне свадьбы, женившись на первой встречной турчанке?!

– Да когда ж это было?! – устав стоять, Богдан повалился рядом.

– Тогда, когда ты еще зеленые сопли пускал в материнский подол,– Сивуха усмехнулся.– Не ваше это дело, в общем. Не знаете, и отлично. Хоть кто-то донимать ее не будет… – Сивуха грустно выдохнул, вставив травинку в беззубый рот.

– Так что ж она замуж-то не выйдет?! – не отставал Богдан.– Всего делов-то!

– Да выйдет она. За Ясногора,– с тоской прибавил Сивуха.– Вынудил он ее. А толку-то, если она все по Гавриле слезы льет?!

Стоя рядом, Хома пораженно застыл. Он не понимал, какая мысль ранила его сильнее: что Вера до сих пор была влюблена в сотника, или что она была теперь невестой приказчика.

Покачавшись, парень тяжело поглядел в ту сторону, куда ушла Вера, и, не сказав ни слова своим товарищам, зашагал прочь.

Долго бурсак не решался войти в мазанку, сидя на пороге. Но темнота и сырость сгущались вокруг него.

– Уйти бы отсюда,– пробормотал он, глядя, как на небе загоралась первая звезда.– Так ведь не выпустят же,– прибавил он в полной уверенности.– Э-эх! И зачем я здесь только появился,– он с горечью схватился за голову.

Полнейшая тишина посреди мрака начала пугать его. За каждым деревом мерещились причудливые тени. Глубоко вздохнув, семинарист решился войти.

Запнувшись в сенях обо что-то, разбившееся с громким звоном, Хома упал и больно ударился подбородком, исцарапав руки в кровь. Пошатываясь, он поднялся, открыл дверь в горницу и, не глядя по сторонам, нетвердо прошагал к своей постели, враз загасив свечу, приготовленную для него хозяйкой.

– Хома, все хорошо? – растрепанная Вера в одной исподней встревоженно выглянула из-за занавески.

Зачем-то крепко стиснув зубы, Хома поспешил прикрыть глаза, притворившись, что спит.

Долго еще горела свеча за занавеской. Хома старался не дышать, понимая, что она ждет его. Мучимый угрызениями совести, он не шевелился до тех пор, пока не провалился в мучительный пьяный сон.

Глава XII Барышник