Хомячки в Эгладоре

Ее словно сопровождает вертикальный луч яркого белого света, он освещает ее белую прозрачную кожу, заставляет вспыхивать искрами тяжелую бронзу волос. А белый медицинский халат и вовсе пылает нетерпимым огнем. Свет как бы отграничивает ее от окружающего пространства.

Генка такое только в кино видела. У особенно талантливых кинооператоров. При этом вид у Лутиэнь какой-то потерянный. Словно она не очень понимает, где оказалась. Генка-то понимает — где-то там, вдалеке, грохочет железнодорожная ветка, а здесь петляет, огибая крохотную рощицу, сонный летний трамвай. В рощице, правда, делается что-то странное. Несколько человек в полотняных балахонах, с капюшонами, надвинутыми на лица, деловито обходят противосолонь вокруг самого корявого, самого старого дерева. Первый держит вниз головой связанную черную курицу. На плече следующего за ним сидит огромный ворон и время от времени хрипло каркает, широко раскрывая клюв. У третьего в руке огромный, кривой, сверкающий на солнце нож.

— Ой, — говорит Генка, — а это еще кто?

— Не знаю, — качает головой Лутиэнь, — я думала, это ваши.

— Да у нас таких сроду не водилось!!! Я думала, это из Средиземья.

— Вовсе нет. Я же говорила тебе, хоббит, Средиземье тут ни при чем. Сюда ломится что-то совсем другое.

— Что?

— Вам лучше знать. Скорее всего, то, что связано с вами прочной связью. Это же ваш мир.

— Привет, прекрасные дамы! — говорит тоненький голос. Генка оглядывается. Потом опускает глаза — из-за живой изгороди выглядывает крошечный человечек в красном колпачке и полосатых чулочках. Поверх колпачка он, точно корону, нахлобучил блестящую пивную пробку.

— А этот? — устало спрашивает она.

— Еще чего не хватало, — холодно говорит Лутиэнь, — это тоже ваш. Да чтобы в Средиземье водилась вот такая пародия на гнома…

— Какая я тебе пародия, дамочка, — обиженно говорит человечек, — я и есть самый доподлинный гном. Ишь чего!

И он, возмущенно фыркнув, вновь прячется в зарослях.

— Теперь что, — возмущается Генка, — под каждым кустом будет сидеть какое-нибудь чучело?

— Теперь на каждом шагу, — говорит Лутиэнь, — будут встречаться чудеса. Когда веселые, когда страшные. Вы же этого хотели, разве нет?

— Мы не этого хотели, — отпирается Генка, — лично я вообще ничего не хотела. Я хотела только поиграть. Потому что больше делать было ну совершенно нечего.

— Лично я, — говорит Лутиэнь, — никогда не хотела ни во что играть. Я хотела, чтобы все было по-настоящему. Но когда я поняла…

Она замолчала, уставившись огромными глазами в пространство.

— Все и есть по-настоящему! — торопливо говорит Генка. — То есть… в конце концов оказалось, что все по-настоящему.

Она мнется, потом выпаливает:

— Послушай, ты вот… почти богиня…

— Кто?

— Ну, высшее существо…

— По сравнению с кем? — хмурит светлые брови Лутиэнь. Она явно не понимает, о чем идет речь.

Генке противно быть низшим существом. Шовинизм какой-то. Но у Толкиена вроде все абсолютно четко выстроено, потому она неохотно признается:

— Ну, хотя бы со мной.

— Как же можно сравнивать? — удивляется Лутиэнь, — ты, хоббит, просто проходишь совсем по другому ведомству…

— Ладно, — говорит Генка, — неважно. Ты когда-то самому Мелькору голову заморочила…

— Да нет же, — отмахивается узкой белой рукой Лутиэнь, — это все выдумки!

Здорово ее в психушке потрепали, несмотря на то, что высшее существо, думает Генка.

— Не выдумки! — она аж подпрыгивает на месте, — не выдумки! Ну вспомни же! Вы пошли в замок Мелькора, ты и Берен, ты в одежде какой-то женщины — летучей мыши…

— Чего это ради я надену такую пакость? Ненавижу этих тварей!

— Для маскировки! А Берен превратился в…

— Козодоя, — кисло подсказывает Лутиэнь.

— Волка! Ты превратила его в волка!

— Я? Да я в жизни никого ни во что не превращала! За кого ты меня принимаешь? За ярмарочного фокусника?

— А наследственность? Твоя мама… она же была богиня… она…

— Умела превращать, да. Превратила бедного папу в тряпку. Совершеннейшую. Вот и все ее достижения.

— Так, значит, ты не можешь перенести меня к Ородруину? — разочарованно говорит Генка, — я думала…

— Почему же? — пожимает плечами Лутиэнь, — могу.

* * *

— Не понимаю, зачем ты нас сюда затащил, — удивляется Дюша, — без Генки нам тут совершенно нечего делать!

— И место поганое, — соглашается Боромир, — никогда не любил этот индустриальный пейзаж! Кстати, с тех пор, как я тут был последний раз, все изменилось не в лучшую сторону!

Высадивший их автобус непристойно дает залп сизым дымом и уходит. Неизвестно откуда взявшийся резкий ветер хлопает ржавой дверью с покосившейся вывеской «Шиномонтаж».

На остановке больше никого. Вообще вокруг — никого. Асфальт потрескался островками. Грязные строения таращатся слепыми окнами.

Зелени нет вообще. Никакой. Даже травы.

Где-то далеко, за низкими крышами вспухает багровым огромный волдырь. Пламя, вырывающееся наружу, почти невидимо на фоне сияющего закатным огнем неба, зато отчетливо видны клубы черного дыма, гонимые ветром в сторону города. В них, точно клочки обгорелой бумаги, парят какие-то силуэты.

— Птицы? — с надеждой говорит Дюша.