Хор мальчиков

Он и сам оборвал фразу, не понимая, куда его вдруг понесло; не понял он и отчего оборвал. В другое время, наугад, но уверенно назвав дату, Михаил Борисович принялся бы пространно рассуждать о том, как изобретение изменило всё вокруг, включая и его собственный быт, и как оно было необходимо. Не будь век назад сделано то или иное фото из его альбома, кто-то оказался бы в ненужное время в ненужном месте, и тогда, быть может, распалась бы какая-то сделка или верный брак не состоялся бы, а другой, неожиданный, был бы заключён. Да что там браки, если благодаря занятиям фотографией была открыта радиоактивность, и потянувшаяся за этим цепочка остановилась лишь на атомной бомбе — такие вот карточки на память, дальше некуда, и так уже само существование бомбы изменило бытие каждого, как, кстати, в незапамятные времена изменило — колесо. Бывало, он запутывался в таких словесах, забывая, с чего начал плести, и только на лекциях ничего похожего не случалось: там он из осторожности избегал импровизаций.

Сегодня он отступился, ещё не начав, — подумал, что ни сам не скажет, ни в ответ не услышит ничего нового; ему решительно не хотелось говорить зря — и вообще ничего не хотелось; даже о том, чтобы, поскорее позавтракав, зайти к Бецалину, он думал как о скучной обязанности, хотя и твердил про себя: а вдруг полегчает?

С этой надеждой он и постучал в дверь. Ему открыл не Альберт, а Свешников, не посвящённый в секреты и потому удивившийся раннему визиту. Литвинов, не готовый к объяснениям, пробурчал что-то о народных целителях, к которым ходят, не разбирая часа.

— Неужто занемогли? — недоверчиво спросил Дмитрий Алексеевич.

— Знаете, никак не удаётся.

— То есть?

— Да ведь была бы какая-то живая струя…

— Как бы мёртвой не стала… Это уж смотря какую схватите болячку, — подхватил Бецалин, выглядывая из своей комнаты. — Заходите, господа, поговорим о недугах.

— Весёленькая тема, но — не моя. Увольте уж, — отказался Дмитрий Алексеевич.

Они всё-таки вошли все вместе. Хозяин комнаты ещё не знал, нужно ли продолжать таиться, но Литвинов, неожиданно оживившись, заявил:

— Оставим предисловия.

— К делу, — согласился Бецалин.

— Мне, друзья, приснился плохой сон… Или нет, не так: я во сне осознал, как мне стало тяжело жить на свете: всё кругом одно и то же и всё — ни к чему. Проснулся — и вот оно, налицо. Так вот… Дмитрий Алексеевич, видимо, не в курсе: я держу тут кое-какие свои припасы… После такого сновидения других средств не найти. Так что давайте этак по-советски, на троих… Прошу!

Альберт уже достал из платяного шкафа и демонстрировал початую бутылку бренди.

Свешников было замялся: не рано ли?

— С утра выпил — весь день свободен, — подбодрил его Бецалин; и сам озадаченный столь резвым началом дня, он осторожно поинтересовался у Литвинова, как и где тот сумел перебрать, будучи весь вечер на глазах, — но нет, ответил тот скорее самому себе, он и глотка не сделал вечером.

Между тем Михаилу Борисовичу и впрямь полегчало после стаканчика. Собиравшийся поскорее вернуться на свою верхнюю койку, чтобы залечь до обеда, до вечера, навсегда, он теперь готов был действовать — и не знал как, и не мог задуматься над этим «как», потому что перед ним тотчас же могла открыться пустота, так напугавшая его утром.

У жены были свои планы на день, и он оделся и вышел на улицу один. Алла всё же придумала ему задание — раздобыть расписание поездов: с окончанием курсов — не завтра ещё, увы, — Литвиновы подумывали переселиться в другой какой-нибудь город, где Михаил Борисович мог бы наконец читать свои лекции; для этого надо было поездить, присмотреться. Он кивнул, между тем как от нынешнего дня, начавшегося с таким трудом, нельзя было ожидать ничего хорошего, и его следовало бы, как он понял потом, переждать, проспать весь, но только не предпринимать не одних серьёзных, но и никаких шагов. Беды всё же не случилось и тут, но случилась встреча, окончательно испортившая настроение.

Прежде железнодорожного вокзала Литвинов заглянул, по пути, на автостанцию. Обойдя кассовый павильон и оказавшись на маленькой пустой площади, он решил, что по ошибке попал на подсобную стоянку: там в дальнем углу притулился одинокий пустой автобус и нигде не было ни души (автовокзал в его родном городе выглядел иначе: непрерывное движение множества неприметных людей с тугими клеёнчатыми сумками, милицейский патруль с автоматами, асфальт, испещрённый масляными пятнами…). Литвинов едва не усомнился, существует ли в этом месте жизнь, но тут к тротуару подкатил другой, полный автобус. Пассажиры, сойдя на землю, не задержались группою возле машины, а сразу незаметно разбрелись кто куда. Вышедший одним из последних молодой мужчина миновал было Литвинова, но, словно вспомнив что-то и резко оглянувшись на него, шагнул назад.

— Литвинов? — справился он.

Михаил Борисович лишь кивнул, не раскрывая рта.

— Вот уж неожиданность, — продолжил незнакомец по-русски. — Настоящий сюр. Вы-то не помните, конечно: я — из ваших слушателей, Костырин.