Хор мальчиков

Мужчин оказалось всё-таки двое — они задержались было у дверей, заканчивая оживлённый диалог, но так и не поставили точку и подошли к скамейке. Немедленно возник и третий, посторонний — молодой человек в низко, на глаза, надвинутой бейсболке. Появившись с другой стороны сквера, он молча подошёл вплотную — и расстрелял всех.

Глава седьмая

Неважно, чем занимался Свешников на казённой службе, но если его учреждение считалось секретным, то и сам он, и прочие сотрудники без разбору были заклеймены тем же. Что-то они все при этом, возможно, и выигрывали, что-то, большее, теряли, главной же потерей, по счёту Свешникова, было их положение «невыездных» (такого слова не сыскать в русских словарях, но в Союзе вообще встречалось много такого, что выходило за рамки человеческих представлений): тот из них, кому вздумалось бы посетить чужую страну, не мог сделать это немедленно или даже — сделать вообще. Для начала ему пришлось бы уволиться с нынешней службы, а потом ещё выжидать несколько лет, пока не устареют или вовсе не выветрятся из головы лишние знания. Лишь во время перестройки, когда к секретам стали относиться проще, для тех, кто рвался увидеть мир, забрезжила надежда — во всяком случае, нестрашно стало попытать в этом счастья. Свешников решился на это первым из своего круга и, немало удивившись, когда его выпустили за границу вовсе без карантина, долго пытался угадать подвох. Будучи уверен, что гэбисты не теряют из виду ни тех, кого пасли, ни тех, кого оберегали, и что все его передвижения известны на Лубянке, он даже и в Германии опасался незваных гостей оттуда — от которых нечего ждать, кроме шантажа. Те же, видимо, ленились или выбирали момент, каким, вернее всего, могли стать шаткие дни сразу по окончании им курсов немецкого, когда вчерашние ученики ещё не определились с работой и жильём и, значит, самое время было бы появиться некоему дядюшке с полезными, но неуместными советами.

Между тем как раз после экзамена настроение Дмитрия Алексеевича переменилось: неверная эйфория выпускника захватила его так крепко, что непрошеные агенты стали казаться выдумкой. Ему не хотелось думать о завтрашнем дне, а тем более — оглядываться во вчерашний, хотя он всегда был убеждён, что даже при самых серьёзных переменах обстоятельств места или образа действия нельзя скоро забывать ни старых своих домов, ни этого образа — не зная, к чему теперь приведут сами действия.

Однако именно в последних Дмитрий Алексеевич внезапно стал ограничен.

Это случилось накануне экзамена, когда его занимало одно: ещё день — и свободен.

Времена года проходили незамеченными: зима не выдала себя снегом, а весна — ручьями, рододендроны так и простояли зелёными, а внезапное жёлтое цветение неведомых безлистых кустов выглядело всего лишь неуместной причудой природы. И только сокращение ночи не оставляло сомнений в приближении лета. Дмитрий Алексеевич с некоторых пор выходил из дому при солнце, от которого и парк похорошел, и встречные велосипедисты повеселели. Внимательно вглядываясь в их лица, Свешников смутился тем, что они будто бы изо дня в день не повторялись, словно школьники уезжали всякий раз навсегда, и встревожился, не веря, что ещё может полагаться на память.

«Интересно бы фотографировать их всех подряд, — подумал он, никогда не увлекавшийся съёмками, — а тогда уж и сравнивать», — и тотчас одно из этих лиц, девичье, крупным планом метнулось перед самыми глазами. Он не успел вскинуть руки, чтобы поймать, а через секунду и велосипед успокоился в кустах, попутно пребольно стукнув по ноге, и всадница улеглась на дорожке, задержанная тою же ногою. Сам же Свешников — устоял и, обернувшись, увидел улепётывающего третьего участника сцены — мальчика, толкнувшего свою подругу.

— С вами всё в порядке? — ещё лёжа, ещё только ловя протянутую руку, чтобы подняться, испуганно поинтересовалась школьница.

Он молча кивнул, не зная ущерба: нельзя же было задирать при даме штанину, чтобы полюбоваться содранной кожей. Однако неловкость первого же шага выдала его.

— Я вызову врача, — сказала она.

— Нет, нет, спасибо, нет. А вы… вы не ранены?

Подняв свою машину, девочка прокрутила педали — всё, что нужно, завертелось, зажужжало — и лишь тогда ответила:

— Окей. Я вызову врача? Или — полицию?..

— Не беспокойтесь. Спасибо, я пойду сам.

Поначалу он еле ковылял (и даже подумал, не вернуться ли в общежитие), а потом разошёлся так, что явился в класс, почти не хромая. Женщины там всё-таки переполошились, сбегали за бинтами и, хотя он отшучивался — не перелом же у него, — после занятий отправили из школы на удачно подвернувшейся машине.

— Дайте-ка, осмотрю, — сказал ему дома Бецалин. — Как-никак, я медик.

— Высшей категории, — напомнил Свешников, не торопясь разматывать бинт.

— Её дают не всякому. А вам, по-настоящему, надо бы сделать снимочек. Отчего вы не пошли к хирургу? Можно подумать, будто живёте в глухой деревне.

— Не тот случай.