Хор мальчиков

С поминок Дмитрий Алексеевич попытался уйти по-английски, не откланявшись, но вышло неудачно, неуверенное бегство заметили многие, хотя и не подали виду, а на того, кто рванулся задержать беглеца, шикнули: «Оставь. Видишь, человек расстроен?» — что было, конечно, преувеличением, ибо не так уж близко дружил Свешников с Кулешовым, чтобы убиваться пуще прочих. На том всё бы могло успокоиться, если б у Вечеслова не сорвалось с языка, что он опасается, как бы его друг не наделал глупостей, ввязавшись в некую авантюру: для того, мол, и приехал. Публика захотела подробностей, и Денису пришлось поведать то, что знал; с этим и участие Распопова открылось само собою.

— И тут включился коллективный разум, — продолжил за него Дмитрий Алексеевич — машинально, просто потому, что нечто подобное уже обдумывал только что; ум же его был занят другим — попытками понять, как могло случиться, что его близкий друг так легко (не под пытками же) разболтал доверенные секреты.

— Наверно, можно сказать и так, — неуверенно отозвался Анатолий.

— А можно сказать и так, что всё это было моим личным делом, — начал раздражаться Свешников.

— Сам же говоришь: было.

Случалось, кто-нибудь настаивал: «Нет, вы сказали!» — и было не отвертеться, но сейчас он и не собирался противоречить, потому что всё, способное наполнить его существование, когда-то уже произошло и прошло, а немногим оставшимся на завтра, ещё не придуманным мыслям предстояло рассеяться в новом, неверном воздухе; их не удалось бы огласить потому лишь, что там, в чужой дали, он не видел противников в споре, а только — любопытствующих, ради которых не стоило трудиться. Он говорил бы в пустоту, не дожидаясь ответа и не веря, что следом за нынешним настанет ещё и завтрашний день, и время не кончится, и всегда что-нибудь да будет на свете.

Главное было, однако, не в одних этих неравноценных днях, будь они сочтены или нет, но — в грусти из-за того, что больше не удастся оставить на земле важных следов; казалось, кто-то рассудил, что Дмитрию Алексеевичу довольно и сделанного прежде и что старые отпечатки его башмаков тщательно исследованы и сохранены в гипсовых слепках, в коробках с грифом «Хранить вечно».

— Звучит словно приговор. Вечно!

— Что-то и не слыхал о таких грифах. Это похоже на «Уничтожить перед прочтением». Э, постой, постой, да ты, видать, был здорово засекречен?

— Не более чем…

После паузы Дмитрию Алексеевичу пришлось всё-таки разъяснять:

— Не совсем то, что ты подумал: я ведь не имел дела с железом, с готовыми изделиями, то есть просто не участвовал в каких-то вещественных проектах, и никто не скажет, что вот этот велосипед или вот эта бомба рассчитаны в моей лаборатории: мы как бы лишь изобретали законы природы, часто не зная, какие фокусы будут ими оправданы. Проще говоря, выступали в роли счётной машины: о чужих намерениях не ведали, а какой вопрос зададут, на такой и отвечали. У меня было предостаточно и собственных идей, да всё не выпадало случая их приложить. Только я о другом: важно, что я не занимался прикладными задачами, а уж каковы они могли быть, легко догадаться, судя по тому, что восемьдесят процентов производств в Союзе работало на оборонку.

— И тебя всё-таки выпустили за границу? Сказки какие-то. Другие по десять лет сидели «в отказе».

— Да, это выглядит, как научная фантастика, но так уж сошлись обстоятельства, что в результате общей чехарды — перестройки, разоружения, глупых рассекречиваний, — я вдруг стал чист, как младенец. Тему, которую мы, как говорится, обслуживали, её мало того что рассекретили — а тут же буквально замусолили на международных конференциях — в Нью-Йорке, в Торонто, в Париже, далее — везде… От всего остался закон природы. И я — как младенец…

— Если так смотреть, то я, наверно, вообще не достиг ясельного возраста, — счастливо засмеялся Распопов. — Свободен? Да никаких преград… Я давно уже мотаюсь по командировкам — чего только мы не строили за границей! — сначала, понятно, не дальше ГДР, но потом — и в капстранах. Тем и жили: сам понимаешь, отовсюду было что привезти домой, даже от китайцев. Кстати, помнишь, мы как раз заканчивали школу, когда в продаже появились китайские плащи? Синие китайские плащи? Мы считали это криком моды. Ты стал носить одним из первых — и все завидовали.

— Какие, однако, ты помнишь подробности!