Хорюшка

Однажды ранним зимним утром решил я сходить на мою любимую речку Щуровку. Стояла оттепель. В утреннем воздухе матовой пеленой завис лёгкий туман, набежавший ещё с ночи. Я остановился на пологом речном берегу. Давно обрушился бревенчатый мост, некогда соединявший два противоположных берега. По весне сильно поднявшаяся от снегов речная вода размыла берег, и мост рухнул. Долго через речку переправы не было, а потом кто-то перекинул пару кладей через русло, намостив времянкой дорогу.

Снег сильно замёл клади похоже, тут давненько никто не хаживал. Вода поднялась под самые брёвна. Видно было, что жива речка — бобровые погрызы на обоих берегах. Стайка клестов-еловиков опустилась на стоящую на противоположном берегу огромную ель. Я уж, было, хотел уходить, как вдруг приметил в десятке метров от мостка лёгкие волны. «Бобр», — подумал я и стал пристально всматриваться в то место, где должен был вот-вот появиться речной житель. И тут из омутка, скрытого от моих глаз, показался небольшой зверёк, похожий на куницу, только немного мельче. Нырнув в воду, он сноровисто поплыл по течению в мою сторону. Вот уже он совсем близко от меня. Водяная рябь и пузырьки воздуха, пробивающиеся по воде, выдавали умелого пловца. У самых бревенчатых кладей зверёк вынырнул и сразу на берег. Тут-то я и распознал незнакомца — им оказалась европейская норка: яркое белоснежное пятно на губах при тёмном окрасе шкурки выдавало породу. Норка, заметив меня, замерла. Неподвижно стоял и я, боясь неосторожным движением спугнуть зверька. Нас разделяло всего-навсего чуть больше трёх метров. Наши взгляды сошлись. Норка с явным любопытством разглядывала меня, впрочем, и я её тоже. Фыркнет, сделает два-три шажка мне навстречу, словно стараясь испугать меня, повертит носом по сторонам, втягивая незнакомые запахи, и назад — непонятный объект, лучше не рисковать. Пробежав немного вперёд, норка скрылась в снеговой отдушинке — канавке, образовавшейся из-за оседания снега и пробившейся чуть выше бревенчатых кладей, дав мне возможность перевести дух. Но только я хотел переступить с ноги на ногу, как норка вновь выглянула и с неудовольствием уставилась на меня. По-видимому, в её планы входила прогулка по речному берегу и моё присутствие тут было явно некстати. Но дивились неожиданной встрече мы оба. Пара воронов, внезапно налетевшая из леса, испугала норку, и она вновь на какие-то секунды скрылась в норке-отдушинке, но вскорости вновь появилась, продолжая пристально изучать меня.

Наше свидание на берегу речки Щуровки длилось минут пятнадцать, и, сколько бы мы ещё изучали друг друга, сказать трудно, если бы не вспугнул нас бобр. Приревновал, наверное, к речке. Выплыл на середину русла, остановился на мгновение, затих, да как ударит своим широким хвостом о воду — и вглубь. Норка, тут же скрылась из виду в снеговой норке, а спустя минуту-другую от берега растеклись волны и потянулась цепочка пузырьков — знать, моя знакомая дальше решила уйти. День только начинался…

Костя

Появился он в нашей городской квартире в последний день года, завершавшего двадцатый век. Накануне Нового года жена пришла домой с новенькой клеткой в руках, внутри которой суетилась от беспокойства птица кирпично-красного оперения, размером со снегиря. Цепляясь за прутья решётки, она безудержно скакала по клетке.

— Держи новосёла! — Жена протянула мне, восторженно удивлённому, клетку с птицей.

Это был клёст-еловик — обитатель наших северных лесов, о котором мы знаем с самого раннего детства, но вот видеть его в живой природе доводилось не каждому.

Птица эта необычная: клюв, словно два перекрещенных меж собой серпа, яркое оперение, тяжеловатая коренастость в осанке, хмурый с острецой взгляд.

Место в квартире нашему новосёлу было выделено самое почётное — светлый «красный» угол большой комнаты. Окно комнаты обращено на восток, и солнечным утром яркий свет заливал Костину клетку. Костину? Да, именно Костей мы назвали поселившегося у нас клеста-еловика. А как же иначе?

Так вот, когда лучи утреннего солнца начинали гулять по комнате, Костя выбирал в клетке самое солнечное место, устраивался поудобнее и грелся, наслаждаясь теплом. Что он чувствовал в эти минуты своего птичьего счастья? Может быть, вспоминал лес или же видел себя в стайке таких же, как он сам, клестов-еловиков, порхающих по лесу.

С кормом для Кости сразу возникли трудности. На первых порах мы попытались кормить его подсолнечными и тыквенными семечками — склёвывал, но большой охоты не проявлял. На хлебный мякиш и вовсе смотрел равнодушно. Срочно нужны были еловые шишки — настоящая еда для клеста-еловика.

В первый же свободный день я отправился в лес на поиски свежих шишек да таких, чтоб были поплотней, посытней, со смольцой. Оказалось это делом нелёгким. Елей много, а шишек нет. Вернее есть, но вот достать их невозможно. Воистину — видит око, да зуб неймёт. Посмотришь, посмотришь на огромные еловые ветви, увешанные гирляндами шишек, взгрустнёшь да пойдёшь восвояси.