Хорюшка

Подошёл я под песню — глухое точение — к одному из токующих мошников-глухарей[1]. До сосны, на которой расположился петух, метров пятнадцать. Прислонился я плечом к шершавому стволу дерева, стою, слушаю глухариную песню. Глухарка села на ближайшую от меня сосну, подзадоривая глухаря своим квохтаньем. Стою ни живой ни мёртвый, осторожничаю, чтобы глухарка меня не заметила. Заметит — слетит с тревожным баканьем и глухаря за собой поманит, уводя от опасности.

Ещё больше рассвело. С шумным хлопаньем мошник слетает с сосны на землю и уже тут продолжает токовать, горделиво ступая, словно печатая шаг по моховому полу бора, время от времени в такт песни взлетает с шумным хлопаньем да так, что на всю округу слышно. Хвост веером, крылья приспущены, красные брови даже в сумерках видны. Настоящий лесной государь!

Споёт песню-другую — пройдётся. Послушает лес. Затем снова свои таинственные рулады повторит, словно горох по чугунной сковородке рассыпает да нож на бруске затачивает. Не песня, а диво дивное!

Так незаметно, песня за песней, и подошёл глухарь к сосне, за которой я стоял. Я, осторожно переступив с ноги на ногу, зашёл за ствол дерева. Надо же, не видит меня! А уж порядком рассвело — лишь небольшая мгла в лесу держится.

Меня с глухарём всего-навсего разделяет одна ёлочка-подросток, что растёт на замшелой полянке. Глухарка за ухажёром сверху наблюдает. Меня не видит. А глухарь пуще прежнего разошёлся, льёт песню за песней без перерыва-перемолчки, да всё ко мне ближе и ближе подходит. Скоро на мою ногу наступит — всего-то метра три осталось! Расстояние такое, что можно шапку-ушанку глухарю на бородатую голову накинуть. Стою, дышу через раз. Во попал! Хоть сам токуй!

Тут я, как на грех, взял да и пошевелил мыском правой ноги — стопа зачесалась. Не выдержал. Глухарь, вошедший в токовой азарт, заметил возле себя какое-то движение, в долю секунды подлетел к моей ноге и с силой, словно драчливый дворовый петух, ударил клювом в мыс сапога.

От такого вероломного нападения я просто остолбенел и отпрянул слегка в сторону. Да и глухарь, видимо, понял свой конфуз — немного отбежал в сторону, замер и стал смотреть в мою сторону, изучая непонятный для него лесной объект. Затем вытянул шею, «тревожно» собрал свой хвост-веер и, пригибаясь к земле, быстренько в считаные секунды убежал, скрывшись в густых молоденьких ёлочках и уже где-то там, захлопав крыльями, взлетел на сосну и… снова затоковал. Глухарка, сорвавшись с ветки, улетела подальше от опасного места.

Сколько вёсен хаживал я на глухариные тока, но подобного со мной никогда не случалось.

Получается, что глухарь мою ногу за непрошеного соперника принял, вдруг неожиданно появившегося на его токовом участке. Хорошо, что я на корточках не сидел, а то бы точно в лоб от глухаря получил. А сила того удара, что пришлась по моей ноге, довольно неслабая. Это я теперь точно знаю.

Вот так в любовном порыве глухарь и дал мне понять, кто есть кто на глухарином току. Пришёл песню слушать — так слушай, а на ринг не выходи, границу не пересекай. Глухарки тут не твои!

Воронье чаепитие

Как правило, зимушка-зима приходит к нам внезапно, словно большой сюрприз, которого так долго ждёшь, и каждый раз, глядя в окно на чёрную пропитанную дождями землю, готовую облачиться в белоснежный наряд, спрашиваешь себя: «Ну когда же выпадет первый снег?» И вот, как будто в сказке, перед взором предстаёт ослепительная снежная белизна. Радующая и удивляющая. Приятно ступать по первому снегу, ещё такому несмелому, — светлому подарку природы за долгое ожидание. В такой день я спешу обязательно побывать в городском парке.

Накануне сильно похолодало, а под выходной выпал снег. Морозец сковал все лужи и водоёмы, остановил реки. На следующий день я, не раздумывая, с самого утра отправился в парк, чтобы как следует насладиться настоящим первым зимним днём.

Не спеша шёл я по заснеженной дорожке, любуясь утопающими в белых одеждах деревьями, для которых первый снег пришёлся сразу кстати.

Когда проходил мимо небольшого заросшего ивняком овражка на окраине парка, моё внимание привлекли две вороны, суетившиеся возле замёрзшего ручейка, что ещё день-другой тому назад, вобрав в себя дождевые воды, журчал в низине.

Одна ворона, вышагивая взад-вперёд по заснеженному берегу, поглядывала на свою напарницу, которая вела себя на редкость странно. Прохаживаясь по запорошенному льду ручья, она временами останавливалась и, слегка расчистив клювом снег, наклонив голову набок, посматривала вниз.

Иногда ворона так низко склоняла голову, что до поверхности льда оставалось совсем чуть-чуть. Казалось, что она хотела что-то под ним разглядеть. Посмотрит-посмотрит внимательно, отойдёт на несколько вороньих шажков, вновь расчистит крепким клювом нападавший снег и опять давай под лёд смотреть.