Хорнблауэр и «Отчаянный»

– Молчать! – крикнул Буш в эту самую минуту. Голос его звучал как-то странно – он не хотел, чтобы французы слышали его слова, и потому пытался орать шепотом. – Покажите лягушатникам, как ведут себя британские моряки. Выше голову и стойте тихо!

Синие мундиры, белые штаны – это французские солдаты выстроились на шканцах фрегата. Хорнблауэр в подзорную трубу различил блеск примкнутых штыков, сверкающую медь музыкальных инструментов. Корабли быстро сходились – фрегат нес больше парусов и шел быстрее шлюпа. Ближе и ближе. «Отчаянный» – корабль-гость, ему и начинать приветствие. Хорнблауэр опустил подзорную трубу.

– Давайте, – сказал он.

– Барабан! – скомандовал Буш.

Барабанщик выбил долгую дробь.

– Ружья на кар-р-раул! – приказал сержант, потом тише: – Раз. Два. Три!

Сержант поднял короткую пику, пехотинцы взяли ружья на караул тем красивым движением, которое дается долгой муштрой. Протяжно и мучительно засвистели дудки. Хорнблауэр снял треуголку и прижал ее к груди – поднести пальцы к полям шляпы не соответствовало бы случаю. Теперь он видел капитана на шканцах фрегата – рослый мужчина, тот на французский манер держал шляпу над головой. На груди его сверкала звезда – видимо, недавно введенный Бонапартом орден Почетного легиона. Хорнблауэр вернулся к действительности – он начал приветствия, ему и первым прекращать. Он скомандовал Бушу.

– Барабан! – приказал Буш, и дробь прекратилась.

Тут же смолкли дудки боцманматов, немного не одновременно, не так, как хотелось бы Хорнблауэру. На шканцах фрегата кто-то – тамбур-мажор, наверное, – поднял длинную палку с бронзовыми колокольчиками и резко ее опустил. Тут же загремела полудюжина барабанов – военный марш, невразумительное смешение звуков, которое Хорнблауэр никогда не понимал. Жезл тамбур-мажора ритмично вздымался и падал. Наконец музыка смолкла. Хорнблауэр надел шляпу, французский капитан тоже.

– Ружья на плечо-о-о! – прокричал сержант.

– Разойдись! – скомандовал Буш, потом не так громко: – Тихо! Молчать!

Возбужденные матросы могли по команде «разойдись» начать болтовню – они тоже ни разу в жизни не проходили близко от французского корабля, не обменявшись бортовыми залпами. Но Буш твердо вознамерился убедить французов, что команда «Отчаянного» сплошь состоит из стоиков. Уайз тростью приводил приказ в действие, и матросы разошлись дисциплинированно – порядок нарушил лишь один короткий вскрик, когда трость обрушилась на чью-то спину.

– Это и впрямь «Луара», сэр, – сказал Буш. Отчетливо видно было название, выписанное изящными золотыми буквами на украшенной орнаментом корме фрегата. Хорнблауэр вспомнил, что Буш по-прежнему не ведает, откуда оно ему известно. Приятно прослыть всезнающим, пусть даже необоснованно.

– И вы были правы, сэр, что не стали от них удирать, – продолжал Буш.

Почему так невыносимо видеть восхищение в глазах Буша? Буш не знает об участившемся сердцебиении и о потных ладонях.

– Наши ребята смогли поближе взглянуть на француза, – неловко произнес Хорнблауэр.

– Точно, сэр, – согласился Буш. – Вот уж чего я не ждал, так это услышать эту мелодию с французского фрегата!

– Какую? – неосторожно спросил Хорнблауэр и тут же разозлился, что обнаружил свою слабость.

– «Боже, храни короля», сэр, – просто ответил Буш. К счастью, ему не пришло в голову, что кто-то может не узнать гимн своей страны. – Если бы у нас был оркестр, нам пришлось бы играть их «Марсельезу».

– Пришлось бы, – сказал Хорнблауэр. Надо немедленно сменить тему. – Смотрите! Они ставят брамсели. Быстрее! Засеките время! Посмотрим, что они за моряки.

Глава VI

С запада дул штормовой ветер. Невероятно ясная погода, стоявшая последние несколько недель, закончилась, и Атлантика вернулась в обычное свое состояние. Под полностью зарифленными марселями «Отчаянный» боролся с ветром, идя в крутой бейдевинд на левом галсе. Левый борт он подставил огромным валам, беспрепятственно пробежавшим тысячи миль от Канады до Франции. Шлюп качался с бока на бок, потом с носа на корму, потом подпрыгивал и снова кренился на бок. Ветер так сильно давил на марсели, что он почти не наклонялся влево – кренясь на правый борт, замирал на миг и возвращался в вертикальное положение. Но хотя бортовая качка и ограничивалась таким образом, корабль подпрыгивал вверх и проваливался вниз на каждой проходившей под килем волне. Все чувствовали, что давление досок на ноги увеличивается и затем уменьшается всякий раз, как палуба взмывает и падает. Ветер завывал в такелаже, древесина стонала под постоянно меняющимся напряжением, изгибавшим судно по длине. Однако этот стон успокаивал – то были не резкий треск и не беспорядочные шумы. Он говорил, что «Отчаянный» гибок и податлив, а не жесток и хрупок.