Хороните своих мертвецов

– И мать читала вам и вашей сестре «Паутинку Шарлотты»? – продолжал свои вопросы Бовуар.

Он не сходил со своего стула, но с каждым вопросом словно становился все ближе и ближе к Старику.

И ошеломленный Мюнден, видимо, почувствовал: сейчас что-то произойдет. Что-то похуже того, что уже случилось.

Свет замигал, когда метель еще сильнее налегла на деревню и на бистро.

– Откуда взялось ваше имя? – спросил Бовуар, глядя на Старика Мюндена, сидевшего по другую сторону стола.

– Какое имя?

– Старик. Кто вам его дал? Ведь ваше настоящее имя – Патрик. Так откуда взялось Старик?

– Оттуда же, откуда и все, что сделало меня таким, какой я есть, – от отца. Он называл меня старичком. «Ну идем, старичок, – бывало, говорил он. – Я тебе покажу, как работать с деревом». И я шел. А со временем все стали называть меня Старик.

Бовуар кивнул:

– Старик. Старичок.

Старик Мюнден уставился на Бовуара непонимающим взглядом, потом глаза его сощурились, словно он увидел что-то далеко-далеко на горизонте. Сборище. Ужас и фурий. Одиночество и печаль. И что-то еще, очень плохое. Такое, что хуже и не бывает.

– Старичок, – снова прошептал Бовуар. – Отшельник использовал это выражение. Так он называл Оливье. «Хаос наступает, старичок». Так он говорил Оливье. А теперь я передаю эти слова вам.

Порыв ветра сотряс здание, и по залу бистро пронесся холодный воздух.

– Хаос наступает, старичок, – тихо произнес Бовуар. – Человек, которого вы убили, был вашим отцом.

– Он убил своего отца? – прошептала Клара. – Боже мой. Боже мой.

Все было кончено.

– Отец Мюндена инсценировал собственную смерть, – сказал Бовуар. – А до этого он построил домик в лесу и перенес туда все свои драгоценности. Потом вернулся в Квебек-Сити и дождался весны, дождался снежной бури, которая замела бы его следы. В тот день он оставил свою куртку на берегу и исчез. Все решили, что его унесла река Святого Лаврентия. А на самом деле он ушел в лес.

После этих слов воцарилось молчание, и в нем они домысливали остальное. Домысливали худшее.

– Совесть, – сказала наконец Мирна. – Представить только, как тебя мучает собственная совесть.

И они представили на одно жуткое мгновение. Гора совести. А от нее – длинная тень. Она растет. Становится все темнее.

– Он остался со своими сокровищами, – сказала Клара, – но нужно ему было совсем другое – его семья.

– И душевный покой, – подхватила Мирна. – Ясная и чистая совесть.

– Он окружил себя вещами, которые напоминали ему о жене и детях. Книги, скрипка. Он даже вырезал скульптурку, на которой изобразил Старика в образе юноши, прислушивающегося к чему-то. Это стало его сокровищем. Единственной вещью, с которой он не желал расставаться. Он вырезал ее, а снизу нацарапал «Воо». Так и коротал с этой деревяшкой дни – это облегчало совесть. Отчасти. Когда мы нашли эту скульптурку, то думали, что Отшельник изобразил Оливье. Но мы ошибались. Это был его сын.

– И как сейчас Старик? – спросила Клара.

– Неважно.

Бовуар вспомнил ту ярость, что отразилась на лице молодого человека, когда он узнал, что Отшельник был его отцом. Он убил того самого человека, за которого хотел отомстить. Он убил того единственного человека, который был так нужен ему.

После ярости наступило недоверие. А за ним пришел ужас.

Совесть. Жан Ги Бовуар знал, что она не одно десятилетие будет составлять компанию Старику Мюндену в тюрьме.

Габри обхватил голову руками, и в комнате раздались его приглушенные рыдания – но это были не театральные всхлипы печали, а слезы усталости. Бурные, неудержимые слезы счастья.

Но в первую очередь слезы облегчения.

Зачем Оливье понадобилось перемещать тело?

Зачем Оливье понадобилось перемещать тело?

Зачем Оливье понадобилось перемещать тело?

Теперь они знали. Он перетащил тело, потому что не убивал Отшельника, – он только нашел его мертвым. То, что он сделал, было отвратительно, постыдно, низко. Но это не было убийством.

– Как насчет обеда? После всего этого небось и ноги не держат, – донесся до Бовуара голос Клары.

Потом он почувствовал мягкое прикосновение к своей руке и поднял глаза. Это была Клара.

– Обед без всяких изысков – суп и сэндвич, а после этого мы сразу отведем вас домой.

Домой.

Может быть, дело было в усталости, может, в пережитом стрессе. Но когда он услышал это слово, у него защипало в глазах.

Ему хотелось домой.

Но не в Монреаль.

Его дом был здесь. Ему захотелось лежать под пуховым одеялом в гостиничке, слышать, как воет и беснуется метель за окном, и знать, что он в тепле и безопасности.

Вот где его дом, да поможет ему Господь.

Бовуар встал и улыбнулся Кларе, и эта движение было одновременно чужим и знакомым. Он не часто улыбался. Тем более подозреваемым. Им он никогда не улыбался.

Но теперь улыбнулся усталой благодарной улыбкой:

– С удовольствием. Только сначала мне нужно сделать кое-что.

Прежде чем уйти, он зашел в ванную и плеснул холодной водой в лицо. Посмотрел на свое отражение и увидел человека гораздо старше тридцати восьми лет. Изможденного, усталого. Человека, которому так не хочется делать то, что ему предстоит.

Он почувствовал боль в животе.