Хороша была Танюша

– Где был? Да в Риге и был. А почему ты вдруг вспомнила?

Уж давно перевалило за полночь, но мы никак не могли угомониться. Камин внизу остыл, и последнее тепло еще держалось наверху, в спальне, куда мы принесли остатки ужина и початую бутылку виски. В лунном свете, стыдливо затекавшем в просвет штор, белье отливало синевой, и скомканные простыни, изрезанные резкими тенями, обозначали скрытые силуэты, как будто в постели с нами присутствовал кто-то еще. И это было недалеко от правды.

– Что ты делал в Риге весной восемьдесят шестого? – не отступала я. Мне-то было прекрасно известно, что он тогда уже был женат на Тане, а это означало, что в Риге по большому счету ему было абсолютно нечего делать.

– Ну… что делал. Я тогда часто ездил в командировки, в Риге скрывался один местный авторитет. Тебе это интересно?

– Очень.

– Почему?

Потому что попытки объяснить свои поступки, как правило, ничего не объясняют, дорогой товарищ. И еще потому, что нас связывают гораздо более серьезные обстоятельства, чем ты думаешь.

– Нет, мне действительно интересно, – я приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его лицо. – Я иногда думаю, что мы все тогда здорово хватанули. Может, не в прямом смысле, но все-таки заразились.

– Чем?

– Привычкой врать, причем даже себе в первую очередь.

– Да ты о чем говоришь?

– О радиации, от которой не умирают, но и жить потом крайне сложно. Я пытаюсь восстановить в памяти, как оно было. Спокойно, уже без злобы и осуждения, хотя чувствовала себя абсолютно раздавленной, потому что…

– Ты пытаешься восстановить в памяти?

– Да. А что?

– Ты лежишь со мной и пытаешься восстановить в памяти весну восемьдесят шестого?

Ну конечно, все мужчины сходят с ума и забывают, где находятся, если позволить им порезвиться вволю и осуществить животные потребности. А он между тем занимался со мной любовью в доме своего отца, с которым не разговаривал много лет. Воистину достойно дамского романа.

– Что тебя удивляет? Это наша общая жизнь. Параллельная, но все равно общая, – я пыталась обтекаемо объяснить свое любопытство. – Поэтому я хочу знать, что ты на самом деле забыл в Риге весной восемьдесят шестого.

– Тебе бы следователем работать. Умеешь правильно задавать вопросы.

– А ты хотел бы поговорить о кино или путешествиях?

– Нет, но… Это все уже быльем поросло.

– И все-таки.

– Ездил посмотреть на своего сына Улдиса. Да, Лайма была беременной от меня, когда выходила замуж, еще в восемьдесят втором, только я про это не знал. Папаша подобрал ей мужа из латышей, а я, видишь ли, ему по крови не подходил.

– Папаша подобрал мужа? И это в Латвии?

– Папаша неплохое состояние сколотил на спекуляциях еще при советской власти, связан был с московскими авторитетами, а Лайма – девушка с претензиями, хорошей жизни хотела. В общем, когда поняла, что натворила, я сам успел жениться, дочка у меня родилась. Потом вдруг Лайма нагрянула: Улдис – твой сын, ну я и рванул в Ригу.

Так вон оно что! Бедная Таня угодила в промежуток между Лаймой и Лаймой…

– Ты любил Лайму?

– Да. Я ее любил. Только эта любовь была как петля на шее. Когда рядом с Лаймой – вроде ничего, ощущение полной свободы, как говорят в рекламе, а стоит чуть удалиться, и петля затягивается, душит. Пытался порвать отношения, через силу прожил с Танькой семнадцать лет не здесь и не там. И все время сравнивал ее с Лаймой.

– Танька – это…

– Танька – моя местная жена.

– И как ты про нее сказал? Через силу прожил?

– Примерно так. Танька, конечно, красавица писаная. Только говорю же – матрешка, и это не вытравить. А Лайма уже тогда была европейская штучка, потом, сама понимаешь, что такое Латвия в советское время. Маленький островок Европы, в котором, казалось бы, все иначе… Я не герой, Соня. К сожалению. Я обычный человек.

Который мимоходом погубил мою Таню. Ведь мне было известно это с самого начала. Я потянулась к бутылке виски и жадно отпила из горла. Неужели у меня душа самки, и я попросту залипла на Сергея Ветрова? Как некогда Таня, как Лайма, которая, с его слов, высохла, как вобла на балтийском ветру? Или же мне просто нравятся игры в кости с самой судьбой?

– И что теперь? – спросила я, когда глоток виски наполнил горло и бронхи приятным теплом. – Тебе не надоело страдать из-за женщин?

– А я вовсе и не страдаю. Теперь я просто тебя люблю.

Господи, неужели это правда? Он пытался разглядеть меня в полумгле так, как будто желал запечатлеть в памяти навсегда – глаза, губы, волосы, грудь. И я ощутила себя настолько голой, что от этого стало даже немного плохо и захотелось прикрыться. Я навсегда сохранила стеснение от своего тела, еще с тех пор, как была жирдяйкой.

– Иногда, особенно глубокой осенью, – произнес Сергей, – случается очнуться в глубоко чужой для меня стране, на побережье холодного моря – такого мертвого, что хочется в нем утопиться.