Хорошая дочь

Чарли смотрела, как сестра выходит из зала. Сэм сегодня не так сильно хромает. Хоть что-то хорошее. Чарли больно было видеть ее вчера в Пайквилле, беззащитную, словно выброшенная на берег рыба. На каждом шагу Сэм встречался кто-то, кто знал в точности, что с ней произошло.

Все знали это, кроме судьи Стэнли Лаймана.

Если бы Чарли могла добежать до судейского стола и влепить этому ублюдку пощечину за унижение сестры, она бы это сделала, даже рискуя быть арестованной.

Сэм всегда тщательно скрывала свои увечья, но достаточно было несколько минут наблюдать за ней, чтобы заметить особенности. Ее поза, всегда слишком зажатая. То, как она держит руки по швам при ходьбе, вместо того чтобы свободно размахивать ими. То, как она поворачивает голову, всегда помня о своей слепой зоне. А еще ее несносная манера говорить четко и поучительно. Сэм всегда была резка в высказываниях, но после ранения каждое ее слово приобрело острый угол. Иногда она заметно колебалась, подбирая подходящее слово. Изредка можно было услышать, как она специально выталкивает звук диафрагмой, как ее учил логопед.

Врачи. Терапевты. Психологи. У Сэм была целая команда. Все они предлагали мнения, рекомендации, опасения, и никто из них не понимал, что Сэм никого не будет слушать. Она не была обычным человеком. Она не была им до ранения и уж точно не была им во время восстановления.

Чарли вспомнила, как кто-то из врачей сказал Расти, что в результате повреждения мозга Сэм может потерять десять пунктов по шкале IQ. Чарли чуть не расхохоталась. Для любого нормального человека десять баллов были бы катастрофой. Но для Сэм это значило, что из сверходаренного гения она превратится в просто очень, очень, черт возьми, умную девочку.

Сэм было семнадцать, то есть после ранения прошло два года, когда ей предложили полную стипендию в Стэнфорде.

«Она была счастлива?»

Вопрос, который они обсуждали с Расти, раздался у Чарли в голове.

Она повернулась к безобразному гробу отца. Положила руку на крышку. С угла откололась краска: видимо, так и бывает, если висеть на ней, как безумная, извергающая ругательства обезьяна.

Сэм не выглядела счастливой, но она выглядела удовлетворенной.

Чарли подумала, что надо было сказать папе, что удовлетворенность — это более похвальная цель. Сэм преуспела в профессии. Похоже, она смогла обуздать свой характер и больше не мечет громы и молнии. Злоба, которая тяжелым камнем лежала у нее на сердце, по всей видимости, исчезла. Конечно, она по-прежнему бесит своим занудством, но это у нее от мамы.

Чарли постучала пальцами по гробу.

Горькая ирония мироздания не ускользнула от ее внимания: и она сама, и Сэм оказались полными неудачницами в вопросах жизни и смерти. Сэм не смогла облегчить страдания своего мужа. Чарли не смогла обеспечить безопасную среду для своего развивающегося ребенка.

— Опять начинается, — пробормотала она, чувствуя, как глаза снова наполняются слезами. Ей это до чертиков надоело. Ей больше не хотелось плакать. Ей больше не хотелось быть сукой. Ей больше не хотелось грустить. Ей больше не хотелось быть без мужа.

Ей было невероятно трудно привязываться, но отпускать оказалось еще труднее.

Она взяла один из стульев «для размышления». Сдернула нежно-голубой атласный чехол, подходящий скорее для вечеринки в честь шестнадцатилетия девочки-подростка. Села на жесткий пластик.

Она рассказала Сэм свою тайну. Она открыла коробку.

Почему она чувствует себя так же, как прежде? Почему все чудесным образом не изменилось?

Много лет назад Расти притащил Чарли к психологу. Ей было шестнадцать. Сэм тогда жила в Калифорнии. Чарли начала устраивать скандалы в школе, встречаться не с теми мальчиками, трахаться не с теми мальчиками, прокалывать шины автомобилей, на которых ездили не те мальчики.

Расти, вероятно, предполагал, что Чарли может рассказать правду о произошедшем, но и Чарли предполагала, что Расти не хотел бы, чтобы она об этом упоминала.

«У нас патовая ситуация, как обычно».

Психолог, серьезный мужчина в кашемировом жилете и рубашке, попытался вернуть Чарли в тот день, на кухню в фермерском доме, в то сырое помещение, где Гамма поставила кастрюлю воды на плиту и пошла в коридор искать Сэм.

Он предложил Чарли закрыть глаза и представить себя за кухонным столом: вот она сгибает бумажную тарелку, пытаясь сложить самолетик. А вместо звука машины на подъездной дороге он предложил ей представить, как в дверь входит Иисус.

Это был христианский психолог. Ведомый только лучшими побуждениями, он искренне считал, что Иисус может решить самые разные вопросы.

— Закрой глаза, — говорил он Чарли. — Представь, как Иисус берет тебя на руки.

И Гамма не хватается за дробовик. И Сэм не получает пулю в голову. И Чарли не бежит через лес к дому мисс Хеллер.