Хорошая я. Плохая я

Только вместо ватмана тело…

– Моя мама умерла, когда я была совсем маленькой, поэтому не знаю.

– Прости за бестактный вопрос, я ведь знаю, что ты живешь в приемной семье, у Ньюмонтов.

Ничего страшного, говорю я, хоть это и не так. Страшно не то, что она сказала, а то, чего я не могу сказать.

– У тебя настоящий талант. Ты не собираешься заняться искусством после школы?

– Может быть, но естественные науки мне тоже нравятся.

– Естественные науки денежнее, тут нет вопросов. Спасибо, что показала мне свои работы, мне очень интересно узнавать, чем вы, девочки, живете. Если ты не против, отвечу на несколько писем, но ты можешь остаться и порисовать еще минут двадцать.

– Мне нужно в библиотеку. Мисс Дюкс не пришла сегодня, поэтому математику заменили самостоятельными занятиями.

– Я могу позвонить библиотекарю, если хочешь. Скажу, что ты у меня.

– Вы не против, чтобы я осталась?

– Нет, конечно. Мне веселее будет. В компании всегда лучше, правда?

Правда.

Я сажусь за мольберт и, пока она звонит миссис Харли, беру красный мелок из коробки рядом со мной. Рисую, стираю. Мы молчим. Крошки мела летят, время летит. Красная пыль оседает на моей синей школьной юбке. Я нажимаю слишком сильно, мел крошится.

– Можно взглянуть? – спрашивает она.

– Да.

Она подходит, встает рядом со мной.

– Цвет очень насыщенный.

Я киваю.

Протекает и просачивается.

– Можешь пояснить, что ты нарисовала? Это человек?

Ее палец замирает возле твоего лица, но не касается его. Она обводит в воздухе сначала его, потом красные меловые подтеки вокруг тебя.

– Это впечатление от того, что я видела.

– По телевизору?

– Да, типа того.

– Ты слышала о художественной премии Сулы Норман?

– Это девочка, которая умерла?

– Да, она умерла от лейкемии два года назад. Очень талантливая художница, я так считаю, хотя не встречалась с ней. Когда она умерла, ее родители учредили премию ее имени, победитель также получает годовой запас материалов для живописи и выставку в Сохо. Я видела твои рисунки и советую тебе подать их на эту премию.

– Вряд ли у меня есть шансы.

– Поверь мне, что с такими работами, как эта, у тебя есть очень большие шансы на победу. Я не стала бы говорить, не будь это правдой.

– Спасибо, я подумаю.

Я подхожу к раковине, мою руки, что-то теплое заливает мне лицо. Как глупо – краснеть, она заметила это. Я отрываю кусок бумажного полотенца, вытираю руки. Она подходит, протягивает мне влажную тряпку.

– Почисти юбку, – говорит она.

Я провожу остаток урока в библиотеке, выскакиваю из нее, едва звенит звонок, чтобы первой оказаться в спортзале. Переодеваюсь в кабинке. Надеваю трико, у нас опорные прыжки. Хорошо, что я не порезала себя прошлой ночью: миссис Хэвел поддерживает меня с двух сторон под ребра, страхуя нас во время прыжков через коня. Приходит девочка из младших классов и прерывает урок:

– Вас срочно вызывают в учительскую к телефону, миссис Хэвел.

– Нельзя ли подождать?

– Нет, миссис МакДи сказала, что очень срочно.

– Хорошо. Я отлучусь на минутку, девочки. Без меня не прыгайте, займитесь тут чем хотите, только на матах. Ведите себя, ради бога, хорошо.

Едва она выходит за дверь, поднимается шум. Смех, поддразнивание, болтовня про мальчиков и про приключения на выходных. Я прислушиваюсь, чтобы понять, как нужно вести себя. Чтобы соответствовать. Наблюдаю, как Джорджи, самая маленькая в классе, карабкается по веревке, которая свисает с потолка. Ногами она отталкивается от большого узла внизу, руками подтягивается, поднимаясь все выше. У нее ловко получается, она уже почти на середине, веревка немного раскачивается из стороны в сторону. Фиби наклонилась к Клондин, шепчет что-то ей на ухо, они хихикают и приближаются к веревке. Джорджи уже высоко, мата на полу под ней нет. Я знаю, что у них на уме, догадаться нетрудно. Нужно вмешаться, но ведь не меня на этот раз будут изводить. Унижать.

Они начинают раскачивать веревку, сначала легко. Другим девочкам не требуется много времени, чтобы это заметить. Скоро собирается толпа, все запрокидывают головы, смотрят под потолок, конские хвосты опускаются все ниже. Они бы повытаскивали телефоны, но в трико нет карманов. Джорджи просит прекратить, но они не слушаются. Спускайся вниз, быстрее, – хочу я крикнуть, но ее уже охватывает страх, опережая меня. Страх велит ей – держись, шепчет прямо в ухо – цепляйся за свою жизнь. Она напрягает все мышцы, сжимает руками веревку, босые ступни бесполезно висят. Немного соскальзывает вниз, снова подтягивается. Одна нога распрямляется, но она снова захватывает веревку. Кто-то решает сострить, спрашивает: ну, как погодка там наверху, Джорджи? Смешки. Восклицания. Черт, как она высоко. Потом Аннабел предостерегает:

– Она же упадет. Фиби, перестань.

Но Фиби не слушает, только еще сильнее раскачивает веревку, улыбка становится шире, она наслаждается своей властью. Могуществом. Джорджи болтается, как детеныш мартышки, когда рядом нет материнского плеча или хвоста, чтобы ухватиться. Ни веток, ни ствола. Ничего, что спасет от падения. Одна там, наверху. Совсем одна. Как все мы.