Хорошая компания

То, насколько свободно Марго чувствует себя в своем теле, поражало Флору, которая выросла среди женщин, никогда не видевших ничьей голой груди, кроме собственной. Она изо все сил старалась не пялиться на грудь Марго – маленькую, аккуратную, идеально округлой формы (разумеется), но с несуразно большими коричневыми ареолами. Флора почему-то думала, что все тело Марго должно быть жемчужно-розовым.

– Когда я туда вчера пришла… – Голос Марго звучал глухо, она рылась в куче грязной одежды, выискивая что-нибудь подходящее; вытащила футболку с длинным рукавом, понюхала подмышки и надела ее. – Разве я тебе не говорила: «Что бы ни случилось, не позволяй мне уехать с Куинном»?

– Там был Куинн?

Куинн, предмет стольких разговоров о том, как плох он был для Марго: самовлюбленный, высокомерный, эгоистичный, но красивый, опасно красивый, и талантливый, невероятно талантливый.

– Жаль, я не знала, что он там. В чем он был?

– В овечьей шкуре. – Марго эффектно плюхнулась на кровать и застонала. – Это было больно, – сказала она, прижимая руку ко лбу. – Я бы вас познакомила, но ты была занята другим, Флора.

– Принести тебе воды или аспирина? – спросила Флора, направляясь в кухню.

Минуту назад она хотела, чтобы Марго была дома, чтобы можно было с ней поговорить, но сейчас поняла, что не хочет обсуждать прошлый вечер. Пока не хочет.

– И того и другого, – сказала Марго. – Четыре таблетки, пожалуйста.

Флора принесла ей большой стакан воды со льдом и аспирин.

– Сядь, – сказала Марго. – Я чувствую, что не смогу уснуть. У меня есть вопросы, Флорентина.

– Не могу, – ответила Флора, удивив их обеих. – У меня церковь.

– Флорентинаааааааааааааааа, – в расстройстве протянула Марго. – Сегодня же воскресенье. Давай оттянемся, закажем жареного сыра или чего-нибудь такого.

Флоре очень хотелось жареного сыра или чего-нибудь такого. Она не хотела надевать пальто, ботинки и идти в церковь, но и откровенничать с Марго тоже не хотела. Когда она собралась, Марго уже спала, тихонько похрапывая. Флора смотрела на нее с минуту. Она любила подругу, но решила поступить, как велел инстинкт, и не рассказывать про прошлый вечер и Джулиана.

В то утро Флору выгнало из дома то, что обычно поднимало с постели по воскресеньям, основополагающая истина ее жизни: недели, начинавшиеся с воскресной мессы, были качественно лучше тех, что с нее не начинались. Если церковь и подбадривала Флору, когда та хандрила или чем-то тяготилась, то дело было не в том, что говорилось во время мессы. Флора едва слушала, отучившись столько лет в католической школе, она все это уже слышала; нет, ей нравились запахи и звуки церкви, любой церкви. Уютный запах горящих свечей и ладана, ощущение надежной деревянной скамьи, поскрипывание и стук подставки под коленями, взмывающие ввысь звуки органа. И ей нравилось представление – группа незнакомцев, собиравшаяся раз в неделю, чтобы сыграть свои роли. Выходя из квартиры, она в сотый раз подумала: как вышло, что именно это стало ее самой большой тайной, самой опасной – то, что она каждое воскресенье пела в церковном хоре в Верхнем Вестсайде.

За последние годы Флора разбила несколько сердец. Она отрезала себя от единственной жизни, которую знала, от привычного и утешительного. Она избегала своего старого района, потому что с каждой станцией метро в сторону Бэй-Ридж чувствовала, как перестает быть Флорой и становится все больше Флорентиной Розой. Но она по-прежнему могла быть частью этого общего языка. Пение, ритм, зов и отзыв, просим Тебя, Господь, – все это могло связать ее с тем, что она оставила, с тем, что не хотела лишь слегка ослабить.

Она захватила в лавочке на углу кофе и банан и направилась в центр. Церковь была недалеко, погода стояла по-весеннему теплая. Флора пришла в церковь рано, села на ступеньки, кивая другим прихожанам, с которыми привыкла здороваться, – по большей части успешные католики были так непохожи с виду на прихожан ее церкви в Бэй-Ридж, где сейчас, наверное, сидит в одиночестве ее мать.

Флоре хотелось подумать о Джулиане (Джулиан! Сама мысль о его имени приводила ее в тихий глубокий восторг, ее, девочку, выросшую среди Патриков, Джонов, Марков и Кристоферов), и обо всех обменах остроумными репликами, и о том, как она его рассмешила, и как он отваживал всех, кто подходил поговорить (девушек!), и возвращался к их беседе один на один. Она думала о том, как чувствовала на себе его взгляд, бродя по комнате со своей зачарованной клубникой; она была носителем ягод, пятнателем губ. В конце вечера, когда она, пьяная, воспламененная и полная желания, пошла в комнату, где были свалены на кровати все пальто, в спальню Джулиана, Джулиан пошел следом. Она искала свою куртку и гадала, что делать, как попрощаться. Хотелось снова его увидеть, но как дать это понять и не поставить себя в неловкое положение? Может, сказать напрямую? Дать ему свой телефон? Предложить поужинать? Она не знала, как это работает.

– Я прекрасно провела вечер, – в конце концов сказала она, натягивая свою джинсовую куртку.

– Я рад, – ответил Джулиан.