Хорошая жена

Я могла бы ответить: «Я износилась, истаяла и стала почти прозрачной. Останови свой бег и посмотри на меня, ты увидишь, как трудно бьется мое сердце». Вместо этого я, отлично обученная искусству сохранения приличий, сказала:

— Я в порядке.

Машина остановилась на светофоре. Я взглянула через окно на плакат, где была изображена невеста в длинной туманной фате, сквозь которую ярко сияли звезды алмазный серег. Надпись гласила: «С тобой навсегда».

Выходя замуж за Уилла, я понятия не имела, сколько маленьких уверток и недоговоренностей наполнит наш ежедневный быт. Наше партнерство превратилось в полупрозрачный поток, дающий нам пищу и убежище. Это было прекрасно, но я никогда не знала, что за рыба наполнит мои сети — щедрая, розовая плоть правды или косяк мутноватых намеков, а иногда черная зубастая обида.

Автомобиль тронулся, и я сказала:

— Так о чем ты собирался просить меня?

Он выглядел смущенным.

— Не могла бы ты посвятить две ближайшие субботы нашей «горячей линии»? Ты делаешь это так блестяще.

Конечно, его оправданием были совещания в министерстве, которые имели бесспорный приоритет. Все, что я могла сделать, это выслушать бесконечные истории о мелкой повседневной несправедливости — халатности персонала больниц, неприятных соседях, ценах на лекарства, грабительском законе о газе — и доложить. Очень часто это был вопрос взаимодействия с нужными людьми. Уилл ставил их во главу угла, и нужно было просеять многие и многие горы мусора, чтобы отобрать действительно разумные предложения.

— Ты возьмешься, Фанни?

— Конечно.

Ничего другого от меня и не ожидали. Во время парламентской сессии Уилл жил в Лондоне всю неделю. Когда Хлоя, наша дочь, была младше, я не выбиралась из Ставингтона месяцами, но теперь, когда ей исполнилось восемнадцать, я наезжала в Лондон регулярно. Началась эпоха званых обедов «у Сэвиджей», на которых столкновение мнений я смягчала хорошим вином. В прежние времена Уилл приезжал в Ставингтон каждые выходные, чтобы общаться с электоратом и семьей — в таком порядке. Теперь, когда он стал министром, его визиты стали менее предсказуемы: каждую минуту своего свободного времени он посвящал «красному ящику».[1]

Очень строгий и серьезный в своем деловом костюме, он улыбнулся мне:

— Большое тебе спасибо. — это был его официальный голос.

— Я не твой избиратель, — сообщила я. — Я твоя жена.

Уилл совершил одно из своих мгновенных перемещений из образа политического деятеля в нормального человека.

— И слава Богу, — сказал он.

Должно быть, гроб был очень тяжелым, двое гробовщиков с трудом катили его по проходу. Большой букет из алых роз и зеленого молочая покоился на его крышке, а викарий в белом и золоте ожидал у алтаря. Все было очень благопристойно. Перл Верикер, прирожденная бунтарка, готовилась с помпой предстать перед Создателем, после неожиданной кончины от сердечного приступа прямо в штаб-квартире партии — единственный вид смерти, который, возможно, она бы предпочла всем другим. Я уверена, она оценила бы эту показуху, особенно — строгую субординацию, которой была буквально пропитана атмосфера. На мой взгляд, было бы совершенно естественно посадить на передние скамьи супруга и скорбящих членов семьи, разместив городских сановников позади, но так как Уилл совершил стремительный взлет в министерской иерархии, нам были предоставлены статусные первые места.

Витраж над алтарем изображал процессию паломников, направляющихся к далекому Раю. Ореолы на головами нескольких мужчин давали понять, что они уже обрели святость. Остальные участники шествия, женщины, выглядели усталыми и изумленными уверенностью вождей в достижении конечного пункта назначения. За долгие годы внимательного изучения картины у меня появились новые фавориты. В юности мне нравился сильный и смелый на вид рыцарь в левой части витража. Теперь, как правило, мое внимание было сосредоточено на маленькой собачке, следующей за черными шлейфами монахинь. Но я беспокоилась о них обо всех. Должно быть, очень нелегко обходиться без чистой одежды, любимой подушки, стакана теплого молока на ночь.

Моя шляпа с широкими полями, черная и не слишком элегантная — купленная в «Хэрродс» специально для таких случаев — была немного тесна.

— Дорогая, твоя голова распухла от комплиментов, — сказал Уилл, когда я изо всех сил пыталась натянуть ее поглубже.

Шутка не такая невинная, как могло показаться на первый взгляд. Даже сейчас, будучи депутатом парламента почти два десятилетия, Уилл продолжал ревновать своих избирателей. Последовало молчание; раньше я сама сглаживала все неловкости, но в последнее время я чувствовала себя менее гибкой, менее уступчивой, более одинокой.

— Я их заслужила, Уилл, — отрезала я.

Уилл опешил.

— Да, конечно.