Хорошая жизнь

Уже вполне осознавая, чем обусловлен сумасшедший успех монахини, с тяжелым сердцем я шла к Игуменье, чтобы донести до нее сакральный смысл хорошей и плохой рифмы. Игуменья приняла меня радостно. Рядом с ней, улыбаясь, сидело белозубое зло. Я была очень раздражена на Игуменью и в присутствии монахини совершенно ясно, не скрывая раздражения, попросила ее о приватной беседе. Ты не знаешь, кто эта сестра, Маргарита, сказала мне Игуменья, если бы знала, то беседовала со мной при ней. В этот момент монахиня встала, вежливо поклонилась и сообщила, что оставит нас. Действительно, она вышла в другую комнату. Я начала увещевать Игуменью очнуться и посмотреть на происходящее своими, если не моими глазами, потому что глаза ее замечательной монахини нам никак не подходят. Игуменья оставалась непреклонной в своей убежденности относительно святости белозубой розы. Она резко меня осадила, а монахиня, прекрасно слышавшая наш разговор, вернулась с уже традиционным вежливым поклоном и неизменной улыбкой. Маргарита, поклонись этой сестре и попроси у нее прощения, приказала Игуменья. «Эта сестра» смотрела на меня с плохо скрываемым злорадством. Ее губы были искривлены, она с трудом улыбалась мне, смотрела на меня вызывающе. Все в ней словно говорило, я понимаю, что ты понимаешь, только кому ты это объяснишь. Все в ней тогда говорило о превосходстве надо мной. Наверное, именно поэтому, отражаясь в ее зубах, будучи не в состоянии поверить в демоническое происхождение монахини или в абсолютную глупость Игуменьи, я тихо и просто сказала, что не знаю эту сестру и кланяться ей не буду. Игуменья разочарованно развела руками, она дала мне понять, что если так, очевидно, я не в числе избранных. Значит, время собирать камни и вещи.

Все сестры понимали, что больше дня я в монастыре не продержусь. Все были солидарны со мной, и все были солидарны с Игуменьей. Но вряд ли хоть одна из них могла честно сказать, что, действительно, дикая роза прекрасна. Все сестры молчали как рыбы. Они всегда молчали, но в этот раз сестры молчали мертвецки. Наступила суббота, утром монахиня ходила с игуменским крестом и благословляла сестер во дворе. Она встала читать утренние молитвы на игуменский коврик и простояла вместе с Игуменьей всю службу на игуменском месте. Удвоение Игуменьи произошло за неделю. Я искренне жалела о том, что душившая меня инокиня доит коров в скиту. Даже учитывая то, что спала она с гранатой, которую нашла во время полевых работ. Когда-то я считала, что монастырская келья не место для хранения гранаты. Но представляла себе замечательную картину, инокиня с гранатой в руке и ультиматум. Если разумные доводы не помогают, нужно прибегать к любым другим. Жизнь каждой из нас тогда была под угрозой, и я не знаю, понимал ли это еще кто-нибудь.

После трапезы, на которой монахиня вновь читала проповедь, мы разбрелись по кельям. Вечером нужно было идти на службу, мы отдыхали. Напротив моей кельи жила очень непослушная послушница Галя. Она была маленькой девочкой с непростой судьбой. Насколько я помню, в свое время Игуменья оказала Гале большую услугу, когда позвала в монастырь. Галя любила Игуменью, любила просто и по-детски. Наверное, так можно было бы любить мать. Когда Игуменья уехала в Иерусалим, Галя выпила какие-то таблетки, ее спасли, но отпуск Игуменьи был испорчен. Она звонила каждый день, несколько раз в день, затем чтобы узнать, как себя чувствует Галя. Непонятно, зачем Галя выпила таблетки, возможно, она просто не хотела, чтобы Игуменья уезжала. Возможно, просто случился кризис. Случай с таблетками не имел для меня значения. Галя была в тот момент единственным человеком, с которым можно было говорить о происходящем. Я объяснила ей, что вижу, спросила о том, что видит она. Галя отвечала неохотно и уклончиво, мне не удалось добиться от нее ничего внятного, поэтому в предчувствии большой беды я отправилась к себе ждать. Ждать, когда Игуменья откроет дверь и скажет, что мне пора уходить, ибо я нисколько не чту хороших сестер. И это правда.

Дверь открылась, вошла Галя. Скрытная девочка решила обсудить мой вопрос тогда, когда мне стало казаться, что я схожу с ума. Я как-то не вижу благообразия и величия новой монахини, в то время как его видят остальные. Мы поговорили, Галя ушла, а спустя пять минут вернулась. За эти пять минут мир стал лучше. Галя ничего не объясняла Игуменье. Гале не нужна была приватная беседа. Она просто встала перед Игуменьей на колени, сложила руки на груди и попросила ее ради любви, именно ради любви опомниться. Так и стояла на коленях только с одной просьбой до тех пор, пока Игуменья не подняла ее и не отправила к себе. После того как Галя ушла, Игуменья увидела в чудесной монахине Василиска. Монахиня не сказала ей ни слова, она быстро оделась и ушла. Больше мы ее не видели.