Хорошенькие не умирают (сборник)

Хотела бы расспросить вас о прошлом, оно же наверняка есть. Разумные женщины не имеют прошлого, и у меня нет: сначала я родилась, немного поплакала, потом появились вы, и теперь у нас только будущее, светлое и нетронутое, как оснеженные поля в вашей деревне, ещё до того, как вы с собакой вышли пописать на рассвете. И я могу только вглядываться в даль, пытаясь различить длинные тени наших грядущих дней. Господи, как я иногда устаю от этой завывающей интонации, вы бы знали. Напишите толком, чо как вообще? Как протекала ваша жизнь и зачем? А то вечно какие-то недомолвки и байки о других. А я не хочу других, как они надоели, сил нет. Во-первых, их не существует.

Когда же вы переберётесь в город, где огни и цивилизация, и не надо никого выгуливать в такую рань? Деревня удивительно красит ваш текст, но иногда между строк видно, как вы обрастаете треухом, щетиной и отсутствием смыслов жизни. И я не хочу, чтобы у вас развалилась печень.

Кроме того, когда я в Будапеште, а вы в небывалом своём Серпухове, расстояние меж нами ощущается меньше, чем когда я в Москве, а вы в деревне, потому что у вас там иное течение мыслей и времени. Помните, писала, что не добралась до дворца в Буде? Было так, что я на берегу купила на удивление плохой глинтвейн и медленно пошла по мосту с горячим бумажным стаканом. Ровно посреди Дуная остановилась, пила и смотрела на розоватый туман над водой. Подумала, что я наверняка редкая птица, раз долетела сюда, хоть и не Днепр. И ещё поняла: ходить никуда не нужно, всё уже состоялось, даже с этим пойлом. А у вас в деревне, кажется, всегда так.

А перед этим был вечер, когда я гуляла с одной женщиной на острове, который называется почти как художник, неукоснительно рисующий затылки, магритт-маргит, хрен его знает, родственники, наверное. Остров тоже посреди реки, там восхитительный парк, но стоило учесть, что шесть вечера и зима, поэтому мы часа полтора шли в темноте в каких-то кустах. На роскошь намекало только отлично пружинящее покрытие беговой дорожки под ногами. Видели вольер со спящими цаплями, в сумерках они казались белыми пятнами гипса, и было странно, что две отошли в сторонку и что-то друг с другом делали. И где-то в центре парка, во всеобщей пустоте, темноте и тишине, мы нашли одинокий ларёк, в нём наливали глинтвейн за триста форинтов. Взяли по стаканчику, сели под грибом, пошёл дождик, а продавцы молниеносно свернули торговлю, опустили стальные шторки и пропали. Было понятно, что они возникли здесь за полчаса до нашего прихода, чтобы дать нам горячего вина, а потом исчезли навсегда. Я и посейчас вижу капли дождя на металлическом столе, в которых отражались фонари, – вот они точно были настоящие, только они и были.

Оттого не удивляюсь, когда что-нибудь хорошее происходит совершенно вдруг, а потом так же заканчивается, это нормально, хотя огорчительно.

Вчера я тоже сварила глинтвейн, но забыла выпить, весь старый Новый год случайно проспала, потому что горевала о наших логах и не могла выносить это на ногах, а завтра уже нужно будет разряжать ёлку.

Больше со мной ничего не происходит.

Письмо № 11

Ах так?!!!

Письмо № 12

Ну что ж.

Это нелюбимого мужчину бросить невозможно. Он не занимает особого места в жизни, присутствует поблизости годами, всегда под рукой и совершенно не мешает, пока не сделает явную глупость. Тогда его просто стряхиваешь, как репейник, приставший к юбке – проходила весь день, и не мешал, а сейчас увидела.

Или нет, это обидно. Роняешь, как браслетик: ходила, звенела, любовалась стеклянными бусинами, но пришло время обнимать того, которого ждала, – и сняла безо всякой мысли.

Любимого же несёшь двумя руками, прижимая к груди – как цветы, как бумажный пакет с апельсинами, как камень. Это, может, и нетяжело, и в радость, но сковывает и не даёт забыть.

Нет, бывает, бывает любовь, которая не занимает руки, а идёт рядом, поддерживая и не мешая. Но так идти и так любить не всякий может, особенно поначалу. Все почти начинают с цепей, букетов и камней, и только потом учатся освобождать друг друга. Но в самом начале – несёшь.

И если вдруг силы кончаются, тогда бросаешь.

А мы с вами оба такие камни, которые ещё и брыкаются.

Простите меня.

Письмо № 13

Хочется вынуть сердце и скормить его вам, чёртов вы людоед. Может быть, думаю, тогда он вернётся. Впрочем, вы правильно никогда мне не верили – я хочу этого из-за себя. Вынуть сердце, тщательно вычистить полость, избавиться от жгучего и горького, залить свежее масло вместо крови, медленное, тяжёлое и надёжное. Перестать горевать, перестать уже плакать, расслабить челюсти, не сжимать кулаки, пряча большой палец внутрь. Голову наконец отпустит. А тогда, тогда-то как хотите. Можете даже не возвращаться.

Письмо № 14