Хорошенькие не умирают

И тут я поняла, что в этом бизнесе просто обязана быть услуга «Меня хоронят красивые люди» — наёмные плакальщицы из фотомоделей, стриптизёры, которые понесут гроб, рыдая. Особо тщеславные старички могут выдать отборных девушек за своих недавних любовниц; за отдельную плату для заказчиков-эстетов — драка из ревности. А лично я просто выбрала бы по каталогу мужчин, похожих на тех, что когда-то любила. Оригиналы-то будут в лучшем случае мертвы, а в худшем — безнадёжно обветшалые (я, впрочем, путаюсь, что тут хуже, но максима о живой собаке супротив дохлого льва никогда не казалась мне очевидной). И, да, драку я бы тоже оплатила, меня и при жизни это развлекало.

Главное в жизни — не врать себе, я уже слишком взрослая, чтобы верить в злых гномов, которые по ночам ушивают в шкафу одежду. Нужно смотреть правде в глаза: мои штаны за зиму усохли.

Я-то думала, что этими ванильными эклерами делала Диме хорошую жену, а оказывается, я делала его жене латиноамериканскую задницу. Есть и преимущества: сегодня в узком переулке нетерпеливая машина не сигналила, чтобы я убралась на обочину, а покорно тащилась позади. Боялась, наверное, что я с перепугу упаду с каблуков и уроню это солнце.

Варю глинтвейн, Дима порицает меня за пьянство, а я оправдываюсь, что там треть воды, как указано в рецепте с венгерской кружки. Через некоторое время пробует, кашляет:

— Забористый у тебя глинтвейн!

Я, очень тихо:

— Он с вискарём.

Рецепт рецептом, а жизнь есть жизнь.

Ведь как оно вышло? Вяло листала ленту и вдруг споткнулась о слово «выпивали», встрепенулась и поскакала варить глинтвейн. Мне рассказывали, винтовые от перспективы скорой дозы так возбуждаются, что бегут в туалет. Я пока ещё ничего, но за зиму выкристаллизовалась история:

♦ на три стакана вина и стакан воды

♦ три столовые ложки коричневого сахара и одна мёда,

♦ специи — имбирь, гвоздика, корица, мандариновая цедра и две столовые ложки секретной смеси — fodormenta, csipkebogyo, hibiszkusz, alma (я купила её на ярманке в Будапеште в качестве чая, но она оказалась слишком кисло-фруктовая для самостоятельного употребления);

♦ вскипятить сахар и специи в воде, влить вино, нагреть, укрепить дух тремя колпачками виски, выключить, закрыть крышкой, написать об этом в блоге, разлить и больше уже никуда ничего не писать.

* * *

Встанешь, бывалоча, у зеркала — хороша ли? Да хороша, конечно, только тянет воскликнуть, как Гоголь: «Жизнь, жизнь, куда ты подевалась?» — птица-тройка, яблоки-веники, отчего же так быстро? Ведь не первые же десять лет хороша, а счастья было всего ничего, будто едва родилась. Провела годы, думая, что оно в других, трудностижимых людях, теперь же полагаю, счастье — возможность. Чем больше можешь — сам, — тем концентрированней реальность.

Или не я неумеха, а средняя жизнь устроена, как кувшин с отстоявшимся молоком — снизу жидкое, сверху сливки, и начинают все одинаково, со дна. Редко кто умеет пить сразу, пока парное.

В марте у меня заведено быть счастливой ежедневно, от этого в самой фигуре моей появляются какое-то жлобское упрямство и быковатая тупость: вы там как хотите, а я свою радость у жизни выцарапаю, а коли по случайности моя радость заключена в человеке, то извиняйте — выцарапаю и из человека, и лучше бы ему не сопротивляться, рваные раны тяжелей заживают, если же не дёргаться — чик, и всё. Добытый фан пересчитываю страстно, на пальцах, мне потом остальной год этим жить.

Вот сегодня. Сегодня я узнала, как остановить стиральную машину, если случайно начал стирать в ней котика. Нет, я не начинала, она потекла просто, но теперь знаю, если вдруг: пауза, слив, через три минуты блокировка дверей отпустит. Заодно поняла, что я особенная не только в политкорректном смысле («особенные дети», слыхали?), но и во всех остальных: у обычных-то людей в фильтре носок и монетка, а у меня скрепка и шариковая ручка. Ладно, ручка в барабане оказалась, но всё равно, всё равно — что рядовой обыватель способен постирать, кроме денег, салфетки, телефона и котика? А у писателей всё непросто, у них духовные скрепки куда ни сунься, на рентген иной раз пойти страшно.

Потом поехала выпить кофе с Юлей, ничто вроде не предвещало — обеденное время, кафе где-то на Пятницкой, — но захожу и понимаю, что это заговор. За каждым столом знакомые юзерпики, и что интересно, они меня тоже все узнают, хотя у меня на одном карта, а на другом заяц, исполненный очей, и если мы с ним похожи, то надо как-то сворачивать физиологические проявления своей женственности, ибо с таким лицом этого нельзя. Оказалось, у них браааанч. Авторский бранч, понимаете? У них бранч, а я две недели должна есть только сырые овощи, потому что латиноамериканской задницей я уже хвастала. И я тут же остро понимаю, как мне повезло: не будь я на диете, разожралась бы на месте до пятидесяти трёх кило, а так у меня всё ещё пятьдесят два и перспективы самые радужные.

Чтобы как-то справиться с огромным счастьем, внесла изменения в рецепт зимнего глинтвейна, исключив из него вино, получился мартовский грог: