Хорошенькие не умирают

И без того помню, что не одна я у вас М., но ведь и вы у меня не последнее яйцо в корзинке, чего уж там, этих несбыточных М., по которым тоскует душа моя, было, есть и будет. У меня, можно сказать, куда ни плюнь, везде М., кроме кота, — тот Г., — но я, заметьте, ни сном, ни словом вам об этом не напоминаю. Держусь, будто вы один мой свет в окошке, потому что уважаю наши чувства и потому что вы правда один — такой, здесь, сейчас. Самый единственный вы у меня, чего уж.

И оттого мне изумительно больно, когда вы под прикрытием меня начинаете семафорить этой вашей настоящей М. — что я, толстая такая, что мною можно прикрыться?

То ли дело я, господи, — вижу во сне исключительно Париж, тамошнюю съёмную квартиру с тёмной лестницей, антикварные ножи и аэропорт, в котором в качестве аттракциона крутится огромное деревянное колесо, а в нём вместо белочки — девочка. Возле здания там сразу же взволнованное море, с желтоватой водой, удивительно тёплой для января. Сразу понятно, что весь этот сон совершенно о вас, сходится же всё, ну.

Так что с волнением ожидаю вашего убедительного объяснения о том, что никакой другой М. не бывает, и вы, пожалуйста, не вздумайте говорить «придумай что-нибудь сама» — я не могу придумывать сразу и ваш ответ, и вас, и себя. Устаю очень.

Ваша тревожная М.

Письмо № 9 об экзистенциализме и женщинах

Бесценный М.

Спасибо, что опомнились ответить и что не забыли тот день, когда я, в красном платье на юзерпике, убегала от вас, неловко перебирая говнодавчиками, а вы наконец-то изволили это заметить и написали мне комментарий. Впрочем, я исчисляю наше всё с другой даты, я тогда впервые попробовала на вас грубую лесть, а вы неожиданно не попались.

Уже рассказывала про этот трюк. Нужно сказать: «Удивительно, но вы, кажется, единственный мужчина, который не ведётся на грубую лесть!» Практически все розовеют, говорят: «Доооо, меня этим не возьмёшь! Я нечувствителен!» — и становятся как воск. И лишь вы ответили иначе: «бггг».

Тогда я и поняла, что погибла, и побежала, и бегу до сих пор — правда, переодевшись по сезону.

В те страшные три дня, пока вы не писали, я мучилась мыслями о других ваших М., проводя время в горьких слезах. Чтобы как-то забыться, придумала тестировать ванильные эклеры. Были исследованы три образца: из «Шоколадницы», «Азбуки вкуса» и ларька подле метро, по цене сто пятьдесят, сто пятнадцать и четырнадцать рублей соответственно. В очередной раз пришла к выводу, что я и другие — это какое-то кафко, сартр и бодлер, смешать, но не взбалтывать, иначе нас всех тошнит.

Я говорю этой женщине из ларька:

— Дайте мне эклер, пожалуйста, беленький.

Она прячет руки под прилавок и через секунду достаёт пакет с десятью эклерами.

— Что же это, — говорю. — Мне один!

— Берите, берите, — отвечает. — Хорошие же, на работу отнесёте.

Понимаете? Чтобы купить эклер в «Азбуке вкуса», человеку нужно сто пятнадцать рублей, а чтобы купить эклер в ларьке подле метро, нужно найти работу, устроиться на неё, всех там возненавидеть, и четырнадцать рублей. Я не умею этого и никогда не смогу.

— Но у меня нет работы, — говорю я беспомощно. — Дайте всё-таки один. Беленький.

Она прячет руки под прилавок и через секунду достаёт пакет с двумя эклерами, взвешивает — двадцать восемь рублей. Берёт деньги и спохватывается, и смотрит человеком:

— Ой, а ничего, что я два?

— Да чего уж с вами теперь, давайте. Хорошие же.

Ну как хорошие — экзистенциальные оказались, кафко, сартр и бодлер опять.

В последнем письме меня особенно взволновала история о горничной вашего турецкого соседа, ну о той, что в спецодежде и красивая, и «покажи ей пылесос или газовую плиту — смертельно удивится: ой, а что это, а зачем это?». Вы знаете, ужасно понимаю, мой пылесос ведёт себя точно так же. Даже голоса особенно не повышая: «Мне? Сосать? Вот в это узенькое горлышко — хвою? Ты с ума сошла, да?» Приходится крепко перехватывать за шейку, сворачивать голову и тыкать ему в горло тонкими предметами — словом, проделывать все эти страшные тоскливые вещи, которые и составляют отношения, быт, близость.

И в эти минуты я с особенной силой чувствую и ценю нашу с вами отдалённость, праздничность нашего небытия и недеяния. Нам как-то удивительно повезло с этой невстречей.

Может, впервые в жизни-то и повезло по-настоящему.

Ваша заплаканная М.

Письмо № 10 о вине и прошлом

Бесценный М.

Извините, что не ответила сразу, была занята: грустила.

Стёрла все наши логи, и мне стало одиноко. Конечно, сохранила их в файл, но всё равно, всё равно. Я так глубоко переживала свою покинутость, что не нашла сил вам написать. Как вы могли? Почему так получилось? Скажите, у нас ещё будут новые логи, краше прежних? У меня пока немотствуют уста от неожиданной потери. А всего-то плановая чистка интернет-следов, надо же. Страшно подумать, что же будет, когда мы расстанемся в самом деле, — а я вот думаю теперь и не могу перестать.