Хорошие люди

— Ну что же, послушаем, — директор снова прикрыл глаза.

Вот когда стих гнев Вахтомина. Вот когда он понял, что перегнул палку. Он испугался: сейчас рабочие накинутся на него, и он ничем не сможет обелить себя. Он был силен против Рожкова один на один. Тогда, когда Рожков хотел убедить его, что ничего особенного не произошло. А теперь Вахтомин почувствовал слабость. Он ничем не сможет оправдаться, если рабочие начнут обвинять его. Сейчас они войдут гурьбой и…

Вахтомин понял, что директор больше не станет слушать его. Владимир Петрович сидел в своем кресле, скрестив руки на животе и полузакрыв глаза. Клавдий Сергеевич ждал катастрофы.

Рабочие смены не вошли в кабинет. Вахтомин облегченно вздохнул, когда увидел только одного станочника — самого пожилого и самого уважаемого человека в смене.

— Здравствуйте, Владимир Петрович.

— Здравствуйте. А где остальные?

— Мы посоветовались и решили, что незачем заходить к вам всей компанией.

— Тоже правильно. Что случилось?

— Владимир Петрович, мне поручили сказать, что смена отказывается работать под началом Вахтомина. Мы хотим, чтобы нам прислали опытного и грамотного мастера.

Пол зашатался под ногами Вахтомина, и Клавдий Сергеевич, сам того не замечая, опустился на стул. Кабинет директора заволокло туманом. Владимир Петрович и рабочий говорили о чем-то; Вахтомин понимал, что директор сердится на «парламентера», но не мог уяснить смысл слов, которые звучали в кабинете. Вахтомин впал в прострацию. Когда Владимир Петрович сказал ему что-то, он закивал головой и ответил с готовностью: «Конечно, конечно, я понимаю». Директор повысил голос:

— Клавдий Сергеевич, вы меня не слышите?

— Да-да, я слушаю.

— Идите в цех, работайте, разберемся.

Вахтомин поднялся со своего места и направился к двери, в усилием переставляя ноги.

Он не ожидал такого поворота событий. Он был уверен в том, что прав. И вдруг — такое…

Вернувшись в цех, Клавдий Сергеевич увидел, что работа здесь кипит вовсю. Вахтомин, остановившись, молча наблюдал за рабочими. Он словно впервые увидел их; если говорить точно, он впервые увидел их другими глазами. Вахтомин не принимал их всерьез никогда, он редко когда разговаривал с рабочими цеха о посторонних вещах. Только — о производстве: план, качество, количество, трудовая дисциплина. Все! Вахтомин с самого начала убедил себя в том, что быть с рабочими накоротке очень вредно, что «каждый сверчок должен знать свой шесток», что рабочие должны работать, производить материальные ценности, а не рассуждать с начальством о погоде или о других посторонних вещах. Вахтомин свыкся с мыслью о том, что он — начальник, а это дает ему известные привилегии перед всеми другими, которые начальниками быть не могут; те другие обязаны во всем слушаться его и беспрекословно ему подчиняться.

Но неожиданно рабочие смены показали зубы!

Вахтомин медленно двигался по цеху, останавливаясь то у одного, то у другого станка. Он пытался давать советы — рабочие не обращали на него внимания; то есть они немедленно выполняли его указания, если в этом действительно была необходимость, но в разговор не вступали, на вопросы не отвечали, делали вид, что сильно заняты.

— Пошел бы перекурил, — сказал Вахтомин одному из молодых ребят.

— Некогда, — последовал ответ.

«Сволочь», — стиснул зубы Клавдий Сергеевич.

Хорошо же, он им покажет. Он им покажет, где раки зимуют. Он…

Что он? Что?

Он никому и ничего не сможет уже доказать. Завтра его уволят — и дело с концом. Начальство не посчитается с его заслугами, если действительно встанет такой вопрос. Против целого коллектива не попрешь. Не поможет даже членство в месткоме профсоюза — вышвырнут, и поминай, как звали.

И снова, еще ощутимее, чем прежде, навалилась на Вахтомина многопудовая тяжесть пустоты. От нее не было спасения. Теперь Станислав потерян окончательно — это Вахтомин знал наверняка. Марина Фабрициева если и может стать опорой, то ненадолго. От матушки проку мало. Юрка — пацан неразумный, на него не облокотишься…