Хорошие плохие чувства. Почему эволюция допускает тревожность, депрессию и другие психические расстройства

Заседание началось с оглашения настолько ужасающей статистики депрессии, что поневоле теряешься, то ли вдохновиться на борьбу, то ли бросить все и бежать. Это аффективное расстройство изо дня в день изматывает, лишает работоспособности и зачастую надежды на возвращение к жизни 350 миллионов человек[384]. Одной только экономике США депрессия обходится в 210 миллиардов долларов – почти в три раза больше, чем программа дополнительной продовольственной помощи. В яркой и сильной статье из Nature, озаглавленной «Если бы депрессия была раком» (If Depression Were Cancer), отмечается, что 400 миллионов долларов, которые Национальные институты здоровья США ежегодно вкладывают в исследование депрессии, составляют едва ли десятую долю от средств, выделяемых на исследование онкологических заболеваний[385],[386]. Аффективные расстройства – это огромная проблема для здравоохранения, которая требует срочного поиска причин и усовершенствования методов лечения.

Выступавшие на конференции специалисты подытоживали результаты сотен исследований влияния процессов в мозге на настроение и влияния медикаментов на мозг. Сами достижения впечатляли, но картина за ними открывалась, прямо скажем, депрессивная. Ни одно из этих многочисленных блестящих исследований пока не выявило конкретную генетическую или церебральную патологию, которую можно было бы назвать причиной депрессии. Исследования способов лечения, такие же передовые и блестящие, внушают ненамного больше оптимизма. Основной массе пациентов какая-то польза от них есть, однако у многих проявляется «терапевтическая резистентность» или непереносимые побочные эффекты. И лишь меньшинство добивается полной и стойкой ремиссии.

Вместе с тем среди открытий были и неожиданные крупные шаги вперед. Окончательно выяснилось, что на депрессию, составляющую часть биполярного расстройства, не действуют обычные антидепрессанты, но действуют другие препараты. Обнадеживала и новость о том, что некоторые новые антидепрессанты, судя по всему, дают меньше побочных эффектов, нарушающих сексуальные функции, чем лекарства старого поколения. В общем и целом конференция продемонстрировала впечатляющий прогресс в изучении механизмов мозга, влияющих на настроение, и едва наметившийся – в поиске причин болезней и усовершенствовании методов лечения. Участники разъехались, вооруженные новыми знаниями, повышающими вероятность подбора оптимальной терапии для пациентов.

Во время одного совсем уж «технического» доклада перед самым перерывом на обед я, задумавшись о чем-то своем, вдруг вспомнил «собаку, которая не залаяла» и тем самым дала Шерлоку Холмсу ключ к разгадке очередной тайны. К чему бы это? Мы что-то упускаем?

За обедом я поинтересовался у других психиатров, почему, на их взгляд, в принципе существует способность к унынию. Ответы были бесконечно далеки от биологии. «Депрессия отличает человека от животных». «Депрессия – это проверка серьезности отношений». «Я как-то об этом даже не задумывался. А обязательно должна быть причина?» «Депрессия – это расстройство мозга, ничего полезного в ней нет».

Когда я предположил, что наверняка способность испытывать то или иное настроение сформировалась в ходе эволюции не случайно, на меня обрушался град самых разных возражений – от поразительных до приводящих в замешательство. «А разве эволюционную теорию не опровергли?» «Мне кажется, это обучение и культура, биология тут ни при чем». «Ну, как-то уж очень притянуто за уши». «Настроение – это следствие химического дисбаланса, а не эволюции». Слыша подобное в доброжелательной беседе с образованными специалистами, я осознавал, что психиатры даже не задумываются о функциональной пользе настроения и тем более о его эволюционных истоках.

К концу дня я чувствовал бессилие, безнадежность, неполноценность, одиночество, тревогу, усталость и пессимизм. В моем мозгу произошли изменения. Что это – внезапное начало депрессии? Химический дисбаланс, обусловленный сидением с утра до вечера в четырех стенах без физической нагрузки и перекосом в соотношении между потребляемой выпечкой и солнечным светом? Или мои симптомы вызваны необходимостью признать, что многолетние попытки направить в эволюционное русло мысли психиатров о настроении окончились ничем?

Если бы эти симптомы проявлялись в течение двух последующих недель, у меня можно было диагностировать клиническую депрессию. К счастью, на второй день конференции я сидел рядом со своей знакомой – Синтией Стоннингтон, заведующей отделением психиатрии в клинике Майо в Аризоне. По ее репликам вполголоса и по вопросительно вскидываемым в ключевые моменты бровям я понял, что ощущение упущенного звена возникает не у меня одного. Тогда мы с Синтией не пошли на спонсируемый фармацевтической компанией обед и, усевшись в тихом солнечном патио, принялись разбираться, что же так смутило нас в утренних докладах.