Хороший день для кенгуру (сборник)

Других объяснений не требовалось. В помещении, куда мы вошли, находилось больше сотни птиц. Что-то вроде пустого склада с пятиметровыми потолками и несколькими перекладинами, на которых рядами сидели тонгарские вороны. Они оказались гораздо крупнее своих обычных собратьев: самые большие — с метр, те, что поменьше, — сантиметров шестьдесят. Приглядевшись, я понял, что вороны слепые. Вместо глаз у них были какие-то белые жировые комочки. Вдобавок они раздулись, как шары, — казалось, того и гляди лопнут.

Услышав наши шаги, вороны захлопали крыльями и загалдели все разом. Их гвалт поначалу оглушил, но, немного привыкнув, я понял, что они кричат: «Тонгарияки! Тонгарияки!» Омерзительные твари. На вид, во всяком случае.

Управляющий достал из коробки тонгарияки и рассыпал их по полу. Тут же вся стоголовая стая сорвалась с насестов и с жадностью накинулась на угощение. Сражаясь за каждую крошку, вороны хватали друг друга за лапы, целили клювами в глаза. Ага! Ясно теперь, почему они тут слепые.

Дальше управляющий взял другую коробку и тоже высыпал ее содержимое — на первый взгляд, такие же тонгарияки — на пол.

— А вот — то, что не прошло по конкурсу.

Вороны опять бросились к еде, но, поняв, с чем имеют дело, жрать не стали и подняли сердитый гвалт.

— Тонгарияки! Тонгарияки! Тонгарияки! — орали они во все горло. Звук раскатывался под потолком, нещадно терзая мои уши.

— Смотрите! Они едят только настоящие тонгарияки, — торжествовал управляющий. — Их не проведешь.

— Тонгарияки! Тонгарияки! Тонгарияки!

— А теперь предложим им ваши новые тонгарияки. Станут есть — прошли по конкурсу, не станут — значит, не судьба.

Мне стало не по себе. Предчувствие подсказывало: ничего хорошего из этого не получится. Разве можно решать такое дело, пытаясь скормить что-то этой дикой банде! Неправильно это. Но управляющий плевать хотел на мое мнение и бодренько разметал по полу мою «конкурсную продукцию». Вороны немедленно метнулись к ней, и тут началось что-то невообразимое. Некоторым птицам мои тонгарияки пришлись по вкусу, и они принялись их пожирать. Другие, схватив кусок, отхаркивали его и поднимали крик: «Тонгарияки!» Ворон, которому ничего не досталось, пришел в дикое возбуждение и долбанул клювом в горло того, кто успел что-то урвать. Брызнула кровь. Еще одна птица налетела на брошенный кусок, но огромный ворон, издав боевой клич: «Тонгарияки!», напал на нее и распорол брюхо. Вспыхнула потасовка. Кровь вызывала новую кровь, ненависть рождала новую ненависть. Было бы из-за чего… Из-за какого-то сладкого кусочка. Но для воронов этот кусочек означал все. Те тонгарияки или не те… Вопрос жизни и смерти.

— Глядите, что творится! — посетовал управляющий. — Я бросил, а они, видно, не ожидали. Прямо бешеными стали.

Я покинул поле боя в одиночку, спустился на лифте и вышел из здания, где размещалась фирма. Жаль, конечно, что сорвалось с двумя миллионами, но прожить долгую жизнь, имея дело с этим вороньем… нет уж, увольте.

Я решил дальше готовить только то, что мне захочется, — и только для себя. А вороны пусть хоть до смерти друг друга заклюют.

Бедность в форме чизкейка

Мы называли это место «треугольником». А как иначе? Не представляю. Этот клочок земли действительно имел форму идеального, будто нарисованного, треугольника. Мы жили там вдвоем. Было это году в семьдесят третьем или семьдесят четвертом.

Если треугольник представляется вам в форме эдакого дельтовидного крыла, то наш был совсем другой — вытянутый и узкий, как клин. Можно объяснить более наглядно: перед вами круглый чизкейк. Берете нож и разрезаете его на двенадцать частей. Получается что-то вроде расчерченного циферблата или окружности, поделенной на двенадцать тридцатиградусных сегментов — кусков торта. Кладете один на тарелку и, прихлебывая чай, спокойно его разглядываете. По форме этот кусок — точь-в-точь наш треугольник.

Быть может, вы спросите, как же получился участок такой неестественной формы. А может, и не спросите. Хотя какая разница — я все равно не знаю ответа. И из местных никто не знает. Известно только, что таким он был с незапамятных времен, таким остается сейчас и, скорее всего, еще долго-долго таким будет. У меня сложилось впечатление, что соседи, во всяком случае, были не очень расположены говорить о треугольнике или ломать себе из-за него голову. Почему они относились к нему с такой прохладцей — как к бородавке за ухом — непонятно. Не иначе, из-за нелепой формы.

С двух сторон треугольник стиснули железнодорожные пути. Одна ветка была государственная, другая — частная. Вообще-то линии шли параллельно, но, наткнувшись на острие торчащего посреди дороги клина, под неестественным углом расходились в разные стороны — на север и юг. Впечатляющая картина. Стоя в вершине треугольника и глядя на проходящие электрички, я чувствовал себя стоящим на мостике эсминца, рассекающего носом волны.