Хороший год

Весть о появлении в доме еще одного — особо дорогого, подчеркнул Макс, — гостя вызвала у нее острое любопытство, но и смятение: очень уж мало оставалось времени. Приезжает ведь не кто-нибудь, а джентльмен из Лондона, человек, несомненно, знатный, влиятельный, быть может, даже настоящий английский milor, — она обязана позаботиться, чтобы в доме все было comme il faut[143]. Дел — тысяча, а может, и больше: чистые полотенца, постельное белье, цветы, поставить на прикроватный столик графинчик коньяка (известно ведь, что приличные англичане любят пропустить перед сном рюмочку коньяку), а еще нужно проветрить и перевернуть матрас, вымыть до блеска окна, навести лоск на старинный гардероб и уничтожить малейшие следы пребывания в доме каких-нибудь жучков-паучков.

Уперев руки в боки, она залпом выпалила все это и с трудом перевела дух. Макс попытался ее успокоить; вероятно, он несколько преувеличил важность нового гостя.

— Это просто мой старинный друг. Он совершенно не рассчитывает увидеть здесь отель "Риц".

— Mais quand même![144] — Мадам Паспарту явно не хотелось расставаться с иллюзиями. Она выразительно поглядывала на часы и прямо-таки рвалась в бой, до того ей не терпелось подготовиться к приезду Чарли. — Сделайте одолжение, месье, уйдите вместе с мадемуазель сегодня из дома, чтобы я ни на что не отвлекалась. Погода сегодня прекрасная. Советую съездить на pique-nique[145].

Непререкаемый тон, каким было сделано предложение, исключал возможность дискуссии.

Тем временем в кухню спустилась Кристи и уже шарила по полкам, рассчитывая выпить первую утреннюю чашечку кофе. К удивлению Макса, приказ мадам Паспарту ее обрадовал.

— Отлично, — еще не очнувшись от сладкой дремы, пробормотала она. — Обожаю пикники.

Не прошло и десяти минут, как их уже выдворили из дому, и, стоя возле машины с картой и штопором в руках, Макс с Кристи гадали, куда же податься.

Вдохновение посетило их в деревне. Они уже приобрели все необходимое для незамысловатого перекуса на природе, осталось купить только хлеб, и тут Кристи увидела доску объявлений, висевшую возле булочной. Среди фотографий пропавших котов и подробных описаний подержанных бытовых приборов и сельскохозяйственных орудий, продающихся по prix d'ami[146], висела карточка с изображением ближней фермы, предлагающей напрокат лошадей для pique-nique hippique[147] на склонах Люберона.

— Я правильно поняла? — заволновалась Кристи. — Слово pique-nique я узнала, на снимке конь, то есть речь идет о верховой прогулке на пикник, верно? Вот здорово!

— Ты умеешь ездить верхом?

— Конечно. А ты неужто не умеешь?

Макс разделял точку зрения Оскара Уайльда: лошадь спереди и сзади опасна, а в середине неудобна. Он вспомнил свою первую и пока что последнюю попытку освоить верховую езду. Не успел он залезть в седло, как конь сбросил его и, стоя рядом, смотрел на Макса с жуткой желтозубой ухмылкой, без малейшего намека на сочувствие.

— Как-то попробовал научиться, но конь взял верх.

— Брось, — отмахнулась Кристи, — это все равно что ездить на велосипеде. Ничего особенного.

Через полчаса они стояли в загоне рядом с двумя симпатичными и с виду послушными лошадками. Фермер вручил Максу небрежно, от руки начерченную карту верховых троп, попутно заметив, что лошади отлично их знают, дорогу найдут с завязанными глазами. Кристи ловко вскочила в седло; Макс осторожно вставил ногу в стремя.

— Нет, Макс, зайди с другого боку. Садиться всегда надо с левой стороны.

— Почему?

Коняга обернулась и укоризненно глянула на него.

— Точно не знаю, — ответила Кристи. — Слева, и все тут. Может быть, из-за меча. Чтобы он не запутался у тебя в ногах, понимаешь?

— А-а, ну конечно. Мой меч, как я про него не подумал. Вот дурень.

Он вскарабкался в седло, и лошадь без понукания тронулась неспешным, исполненным достоинства шагом.

Довольно скоро Макс позабыл свои страхи; нельзя сказать, что он совершенно успокоился, но напряжение заметно спало. Сидя на этом огромном живом существе, он даже стал получать удовольствие от такого вида передвижения, от теплого запаха лошади и старой кожаной сбруи. Устроившись поудобнее в поскрипывающем седле, он попытался принять беззаботный вид и стал оглядывать окрестности. Они ехали гуськом, все время в гору, кони осторожно ступали по узкой каменистой тропе, продираясь сквозь заросли ракитника и самшита, давя копытами розмарин и тимьян, тянувшиеся, казалось, из-под каждого каменного обломка. Чем ближе была вершина, тем более захватывающие открывались перед ними виды: величественные горы, покрытые ковром из зелени разных оттенков.

За два часа неспешной езды они добрались до самой высокой точки Люберона, обозначенной на полученной от фермера карте как Мур-Негр, — более трех тысяч пятисот футов над уровнем моря. Самым громким звуком было конское дыхание. За всю поездку путешественники не видели и не слышали ни единой живой души.