Хороший немец

Они стали внимательно слушать его свидетельские показания, медленное перечисление многих лет службы в полиции. Спокойный монотонный голос, возврат к порядку после плача фрау Герш. Берни знал свою аудиторию. Их можно разжалобить костылями, но в итоге они поведутся на рассудительность и авторитетную уверенность. Судьи слушали вежливо, как будто, — ирония судьбы — они наконец узнали одного из своих.

— Правильно ли будет сказать, что эти годы обучения сделали из вас хорошего наблюдателя?

— У меня глаз полицейского, да.

— Тогда расскажите нам, что вы видели в тот день в… — Он прервался, чтобы свериться со своими записями. — Кафе «Хайль», Оливаерплац. — На той же улице, недалеко от квартиры Лины, где вокруг них крутился мир. — Вы в кафе бывали?

— Нет. Поэтому я был особенно внимателен. Посмотреть, чтобы там не оказалось опасно.

— Для вашей жены, вы имеете в виду?

— Да, для Марты.

— Она пряталась.

— В то время она была вынуждена гулять целыми днями, чтобы хозяйка квартиры думала, что она на работе. В общественных местах, где люди не обратят внимания. Станция «Зоопарк», например. Тиргартен.

— И вы встречались с ней во время этих прогулок?

— Два раза в неделю. По вторникам и пятницам, — уточнил Гюнтер. — Чтобы удостовериться, что с ней все в порядке, передать продукты. У меня были купоны. — Каждую неделю, несколько лет, ожидая хлопка по плечу.

— И где это происходило?

— Обычно в «Ашингере»,[72] у станции «Фридрихштрассе». Там всегда было полно народа. — Большое кафе-закусочная. Джейк сам часто заходил туда перекусить по пути на радиостанцию. Джейк представил, как они притворялись, что случайно встретились, и, потолкавшись в толпе, закусывающей у столиков-стоек, съедали блюда дня на синих тарелках. — Важно было менять места. Ее лицо могло примелькаться. Поэтому в тот день была Оливаерплац.

— Это был 1944 год?

— Семнадцатого марта, 1944 года. Час тридцать.

— К чему такая точность? — вскочив, спросил защитник.

— Сядьте, — махнул рукой судья.

Крупные облавы начались в 42-м. Два года растворяться в толпе.

— У вас прекрасная память, герр Бен, — сказал обвинитель. — Пожалуйста, расскажите, как дальше было дело.

Гюнтер взглянул в сторону Берни. Тот кивнул.

— Сначала, как всегда, пришел я. Проверить.

— Подсудимая была там?

— В глубине зала. Кофе, газета — как обычно. Потом пришла Марта. Спросила, свободно ли место рядом. Притворство, естественно, чтобы не думали, что мы вместе. Я заметил, что подсудимая посмотрела на нас, и подумал, что нам лучше уйти, но она опять уткнулась в свою газету, и я решил: все нормально. Мы заказали кофе. Еще один взгляд. Понимаете, я подумал, что она посматривает на меня, что, может, она одна их тех, которых я арестовывал — иногда так бывает, — но нет, просто назойливая дамочка. А потом она пошла в туалет. Там есть телефон — я потом проверял — и оттуда она позвонила своим друзьям.

— И вернулась?

— Да, допила кофе. Затем оплатила счет и прошла мимо нас к двери. Именно в этот момент они и пришли за Мартой. Двое, в кожаных пальто. Кто еще в сорок четвертом носил кожаные пальто? Так что я все понял.

— Извините, герр Бен. Вы точно знаете, что обвиняемая звонила им? Каким образом?

Гюнтер опустил глаза.

— Потому что Марта заговорила с ней. Глупый прокол при такой осторожности. Но, в конечном счете, какая разница?

— Она заговорила с ней?

— Они были знакомы. Со школы. Школьные подруги. «Рената, неужели это ты?» — сказала она. Так удивилась, увидев ее. Марта, очевидно, подумала, что она тоже скрывается. Еще одна подводная лодка. «Столько лет, — сказала Марта, — и все такая же». Глупо.

— А фройляйн Науманн узнала ее?

— О да. Узнала. «Вы ошиблись», — сказала она, и это, конечно, была правда. Марте ничего не надо было говорить. Опасно быть узнанной. «Подводные лодки» иногда подвергали пыткам, чтобы найти других, выведать имена. Но она узнала. — Он замолчал, отвел глаза, а затем опять заговорил, быстрее, желая поскорее покончить с этим. — Она попыталась тогда уйти, конечно, но тут вошли эти в пальто, и она не смогла. И вот тут я увидел. Они, один из них, посмотрел на нее. Сначала оглядели зал, ища, а затем посмотрели на нее. Чтобы она им сказала. Она могла бы сказать, что ее нет, только что ушла. Она могла бы спасти ее. Свою старую школьную подругу. Но нет. «Вот эта, — сказала она. — Она — еврейка». Так что Марту схватили. — «Рената», только и произнесла она, только имя, но грайфер даже не посмотрела на нее.

— А вы? — спросил обвинитель в притихшем зале. — Вы что делали?

— Конечно, люди стали глазеть. «В чем дело? — сказал я. — Здесь какая-то ошибка». А они спрашивают у нее, у грайфера: «Его тоже?» А она, понимаете, не имела представления, кто я такой. Так что они собирались забрать и меня, но меня спасла Марта. «Он — никто, — сказала она. — Мы просто сидели за одним столиком». Никто. И она ушла с ними, пока они не успели сообразить, что к чему. Тихо, знаете ли. Без шума. И даже не обернулась, чтобы не выдать меня.