Хороший немец

Джейк выпрямился, в голове заметались мысли. Конечно. Если ты не знаешь свою жертву, тебе кто-то должен показать ее. Могут и ошибиться. Переполненное кафе. Переполненная рыночная площадь. Но спасти Лиз было некому.

— Герр Бен, извините, что снова спрашиваю. Итак, никаких сомнений — вы определенно утверждаете, что видели и слышали, как обвиняемая опознала вашу жену с целью депортации. Женщину, которую она знала. Верно?

— Конечно. Я видел это. — Он посмотрел на Ренату. — Она послала ее на смерть.

— Нет, — тихо сказала Рената. — Они сказали, что в трудовой лагерь.

— На смерть, — сказал Гюнтер, затем вновь посмотрел на прокурора. — И она уехала с ними в автомобиле, в том же автомобиле. Все грайферы вместе.

— Я не хотела, — сказала Рената, бесполезное пояснение.

— Спасибо, герр Бен, — сказал обвинитель, прекращая допрос.

— И все, больше вы ничего не хотите узнать? — спросил Гюнтер.

Берни удивленно поднял голову: сценарий этого не предусматривал.

— Что? — недоуменно спросил обвинитель.

— Не хотите знать, как это все выглядело? Тогда? Подошла официантка. «Заплатите за обоих? — спросила она. — Вы заказывали два кофе». — Он замолчал. — Ну, я и заплатил. — Конец колонки. Его заключительный пункт.

— Спасибо, герр Бен, — снова сказал обвинитель.

Поднялся защитник:

— Вопрос. Герр Бен, вы были членом национал-социалистической партии?

— Да.

— Занесите в протокол, что свидетель признается в том, что он — фашист.

— От всех полицейских требовали вступления в партию, — сказал прокурор. — Отношения к делу это не имеет.

— Полагаю, что это — пристрастные показания, — сказал защитник. — Нацистского официального лица. Который обеспечивал осуществление преступных законов фашистского режима. И который свидетельствует по личным причинам.

— Это абсурд, — сказал прокурор. — Свидетельские показания — правда. Спросите ее. — Он показал на Ренату. Оба правоведа стояли и превращали официальную процедуру в перебранку между законником, свидетелем и подсудимой. — Вы были в кафе «Хайль»? Вы доносили на Марту Бен? Вы ее опознали? Отвечайте.

— Да, — сказала Рената.

— Знакомую. Женщину, которую вы знали, — сказал прокурор, повышая голос.

— Я была вынуждена. — Она опустила глаза. — Вы не понимаете. Мне нужен был еще один человек в ту неделю. Квота. Тогда уже немного осталось. И мне нужен был еще один человек.

У Джейка екнуло внутри. Количество для заполнения грузовика.

— Чтобы спасти себя.

— Не для себя, — покачала она головой. — Не для себя.

— Фройляйн Науманн, — опять официальным тоном сказал защитник. — Пожалуйста, расскажите суду, кого еще держали под арестом на Гроссе Гамбургер Штрассе.

— Мою мать.

— На каких условиях?

— Ее держали там, чтобы я возвращалась каждый вечер, когда закончу свою работу, — сказала она, смирившись, ибо понимала, что теперь это уже не имеет значения. Но подняла голову и нашла взглядом Джейка. Так лектор выбирает человека в аудитории и говорит только с ним, давая личные пояснения, диалог, которого у них, скорее всего, не будет. — Они знали, что я ее не оставлю. Нас забрали вместе. Сначала для работы в Сименсштадте. Рабами. Затем, когда начались депортации, мне сказали, что ее вычеркнут из списков, если я буду работать на них. По столько-то человек в неделю. Я не могла отправить ее на восток.

— И вы стали отправлять других евреев, — сказал прокурор.

— На тот момент уже немного осталось, — сказала она, все еще обращаясь к Джейку.

— В… как вы их назвали?.. трудовые лагеря.

— Да, трудовые лагеря. Она была старенькой. Я знала, что там тяжелые условия. Чтобы там выжить…

— Но вы же занимались не только этим, не так ли? — настойчиво спросил прокурор. — Ваш начальник… — Он заглянул в листок. — Ганс Беккер. У нас есть показания, что вы состояли с ним в интимных отношениях. Вы состояли в интимных отношениях с ним?

— Да, — сказала она, не отводя глаз от Джейка. — Такое было.

— И он вычеркнул вашу мать из списка? За ваши старания?

— Сначала. Потом он выслал ее в Терезиенштадт. Сказал, что там полегче. — Она сделала паузу. — Он исчерпал списки.

— Расскажите суду, что с ней случилось там, — попросил защитник.

— Она умерла.

— Но после этого вы продолжали работать, — сказал прокурор. — И по-прежнему каждую ночь возвращались, не так ли?

— А куда мне было деваться? Евреи обо мне знали — прятаться с ними я не могла. У меня никого не осталось.

— Кроме Ганса Беккера. Вы продолжали ваши с ним отношения.

— Да.

— Даже после того, как он депортировал вашу мать.

— Да.

— И вы по-прежнему утверждаете, что защищали ее?

— Разве для вас имеет значение, что я говорю? — ответила она устало.

— Если это правда, то да.

— Правда? Правда заключается в том, что он принуждал меня. Снова и снова. Ему это нравилось. Я сохраняла жизнь своей матери. Я сохраняла жизнь себе. Я делала то, что вынуждена была делать. Я думала, что хуже не бывает, но это закончится, придут русские. Так же ненадолго. Потом пришли вы и стали охотиться за мной, как за бешеной собакой. Меня называли подругой Беккера. Что за подруга, если он так ко мне относился? В чем мое преступление? В том, что я осталась в живых?