Хороший отец

Я сказал ей, что еду домой. Что будет еще одна остановка, и я с этим покончу. Вернусь к ним и буду отцом и мужем, какого они заслуживают.

Когда я закончил, она долго молчала. Я стоял на площадке заправочной станции, глядя, как бегут волны ветра по кукурузному полю. Был ровно полдень. Я был человеком, который ничего так не хочет, как загладить вину, починить то, что сломано, и научиться жить с тем, что исправить невозможно.

Наконец после бесконечного молчания она сказала одно слово:

– Хорошо.

И я понял, что мы выживем.

– Я тебя люблю, – сказал я.

– Да, – сказала она, – я знаю. И мы тебя любим. Скорее возвращайся домой.

Я сел в чужую машину и завел мотор. Диджей по радио говорил: «Это для всех, кому приходилось терять».

Он запустил Gimme Shelter – «Дай мне приют» «Роллинг Стоунз». Я открыл окна, впустил в кабину теплый ветер.

Киркленды жили на Лакедер-авеню, в конце длиной гравийной дорожки. Я вылез из «форда» на жаркое солнце – спина после нескольких часов за рулем криком кричала. После ночи в аэропорту мне бы размяться, пробежаться. Но вместо этого я подошел к передней двери и поднялся по скрипучим ступенькам. И вот Бонни Киркленд стояла передо мной в голубом платке. Я сказал, кто я такой: отец мальчика, который три месяца жил у них над гаражом. Она сказала, что сразу поняла, как только меня увидела.

– У вас его лицо, – сказала она и пригласила меня войти.

Мы пили сладкий чай за деревянным столиком между двумя дверями. Над нами лениво крутился вентилятор. Небо за окном было васильково-синим. Окна в кухне не закрывали, и сквозь жалюзи дул легкий ветер. Я все в том же сером костюме – не во что было переодеться. Свой чемодан я бросил в остинском отеле. Там не осталось ничего, что могло мне еще понадобиться. Я спросил у Бонни, когда у нее нашли рак.

– Прошлой осенью, – сказала она. – Примерно когда вашего мальчика признали виновным. Поджелудочная. Врачи ничего не обещают. Они удалили опухоль и провели два курса: химио– и лучевой терапии, но рак поджелудочной известен высокой смертностью. Всего пять процентов живут дольше пяти лет. Большинство умирают за несколько месяцев.

Я сказал, что мой знакомый, всемирно известный онколог, добивается успеха направленным облучением.

– Я с удовольствием с ним созвонюсь, – сказал я.

Она покачала головой.

– Что есть, то есть. Поездка в Нью-Йорк этого не отменит.

– Нет, – признал я, – но новые методы лечения появляются постоянно. Клинические испытания…

Она поблагодарила, но заверила, что смирилась.

– Странное дело. Тэд напуган больше меня. Я решилась это принять. Хотелось бы умереть в мае. Май хорош для таких дел – венчаний, родов, похорон.

– Люди весной радостнее смотрят на мир, – кивнул я.

– Я заметила, что теперь вижу все по-другому, нахожу рисунки в кукурузном поле. Земля пахнет слаще. Я замечаю текстуру: как кончики пальцев скользят по занавеске в душе, как лежат на языке изюминки.

Услышав шаги на лестнице, мы оглянулись. Вошла девушка лет двадцати.

– Доктор Аллен, – представила Бонни, – это моя дочь Кора. Она встречалась с вашим мальчиком в колледже.

Кора была миловидной, с прямыми плечами. То, что называют – девушка с фермы. Странно было видеть, как она вычисляет, кто я: доктор Аллен плюс мальчик, с которым она когда-то встречалась. Когда все сложилось, ее открытое лицо сразу замкнулось, в глазах мелькнул гнев.

– Нечего вам здесь делать, – бросила она. – Мы вас не звали.

Я встал.

– Извините.

– Кора, – прикрикнула Бонни, – не груби. В нашей семье так с людьми не обращаются.

– Но, мама…

– Нет, – отрезала Бонни. – Он был хороший мальчик. Мне все равно, в чем его винят. И его отец был так добр, что навестил нас. Если не умеешь быть вежливой, иди, пожалуйста, наверх.

Кора не сводила с меня глаз. Так следят за змеей, опасаясь, что она скроется в тени и нападет с другой стороны.

– Доктор сказал, маме нужен покой, – напомнила она.

– Я не задержусь, – успокоил я. – Мне просто нужно было побывать здесь, познакомиться с вашей семьей. У меня тоже семья – жена и двое сыновей. Кроме Дэниела. Я не хотел расставаться с ними ради приезда сюда, но пришлось. Не знать хуже. Я должен был увидеть эти места и познакомиться с людьми, которые приняли моего сына. Но я обещаю – допью чай и уйду.

Я тронул свой стакан, глядя ей в глаза. В них был страх – и огромная грусть.

– Оставайтесь, сколько хотите, – возразила Бонни. – Кора, не выпьешь ли и ты чая? Посиди с нами.

Кора впервые отвела взгляд. Ее губы сжались в прямую линию.

– Нет, – сказала она, – я погуляю.

Она захватила ключи от машины, сделала два шага к двери и обернулась.

– Он лгал, – сказала она. – Вы думали, он просто заблудился, а он лгал. А мы ему верили.

– Знаю, – сказал я. – Но он об этом жалеет. Не говорит, но я вижу по нему. Он не для того это сделал, чтобы людям, которых он любит, было больно.

– Зачем же тогда? – спросила она, словно отвечала дурачку, и вышла.

Я постоял молча, слушая жужжание вентилятора.

– Она ошибается, – сказала Бонни. – Он был добрый мальчик.