Хороший отец

– Позаботьтесь о ней, – попросил я. – А потом, после – измените все. Вы не останетесь прежним, когда она уйдет.

Он кивнул:

– Лучше нее я никого не знал.

На улице я сел в пропахшую сигаретами чужую машину и стал искать ключи. Слезы текли по лицу, я едва сумел завести мотор и отъехать, хрустя колесами по гравию. Я ехал, пока слезы не заслонили все, а потом остановился у обочины и плакал, впервые за много лет по-настоящему плакал – человек в чужой машине, в незнакомом штате, на безликом отрезке дороги плакал, задыхался и мычал, как зверь, колотя по жесткой пластмассе руля.

Когда это прошло и я начал различать другие звуки, мир за пределами моего горя, я заметил, что остановился под ивой у длинной каменой стены. Я вышел из машины. Солнце висело у самого горизонта. Ноги у меня подгибались. Руки отяжелели. В распухшем горле саднило. Ива росла у маленького кладбища. Под пологим склоном вольным четырехугольником лежали могилы. Вечернее солнце отбрасывало длинные тени на густую зеленую траву. Глядя на могилы, я понимал, что здесь похоронят Бонни Киркленд – на кладбище, сто лет лежавшем у самого ее дома. Для нее смерть будет не таким уж дальним путешествием. Может быть, миля пешком по ровной дороге.

Я подумал, что мой сын проезжал на велосипеде мимо этого кладбища: ветер развевает волосы, загорелое лицо, тощее тело, душа полна грузом доброй работы. Я представил улыбку на его лице – улыбку, которой он и не замечал. Его должны были казнить скоро, через шесть месяцев, 14 декабря, за неделю до Рождества. В среду. Его, в оранжевой пижаме, проведут по длинному коридору. Тюремщики положат его на стол и введут в руку иглу. Я буду смотреть через стекло из соседнего помещения. Я встану, когда он войдет, чтобы он меня видел, и он будет знать, что я здесь, что сейчас, в последнюю минуту, я там, где должен был быть всегда. Рядом с ним.

Я буду смотреть, как его пристегивают к столу, зная, что никогда после его смерти в моей улыбке не будет радости, а в смехе – веселья. Я буду смотреть, как ему предлагают сказать последнее слово, а он качает головой. Слишком много слов уже прозвучало. Он сказал все, что хотел. Его взгляд будет ясным, тело спокойным. Мне захочется разбить стекло и драться с ними, выдернуть иглу из его руки, но я не стану. Мы пришли сюда, он и я, и тут ничего не поделаешь. Это последняя остановка в пути.

Когда-то он, новорожденный, сосал грудь матери. Он учился говорить «мама» и «папа». Каждое утро он начинал с этих слов, звал нас из кроватки. Он был ребенком, с нетерпением ждавшим нового дня и новых чудес. Мальчиком, улыбавшимся с чистой, незамутненной радостью при виде моего лица, бежавшим ко мне, протянув руки, нырявшим в мои объятия. Он был смыслом моей жизни, моим главным делом. Но скоро он будет лежать на столе в окружении людей в мундирах. А я, его отец, буду из соседней комнаты смотреть, как они расступаются, как включают свои машины, как стол опрокидывается в горизонтальное положение.

Есть на свете вещи, которых нельзя переживать никому. Нам бы умирать от разрыва сердца, но мы не умираем. Нам приходится жить и помнить.

Они опрокинут стол и нажмут кнопку, и потекут препараты, смерть в жидком состоянии. Я, врач, видел это тысячу раз – как замедляется дыхание и кожа теряет цвет. Начинаешь считать. От вдоха до вдоха все дальше, каждая пауза длиннее прежней. Тело замирает. Человек, которого ты знал: его лицо, его движения, звук его голоса. Человек, заключенный в каждой клетке и фолликуле, растворяется. Он вдыхает, и ты ждешь, но на этот раз паузе нет конца. Жизнь прекращается.

Когда он умрет, мы похороним его здесь, на крохотном кладбище. Там, где он в последний раз был счастлив. Мы самолетом доставим тело в Айову и встанем вокруг гроба в чистый зимний день. Не будет ни песнопений, ни псалмов, ни службы. Солнце спрячет лицо за облаками.

Я стоял у айовского кладбища. Кости ныли от неотступного груза. Взметнулся ветер, ударил по ветвям ивы и зашумел, словно горсть капель упала в пруд. Пора прекращать борьбу. Не будет апелляций и отмены в последнюю минуту. Я наконец сделаю то, о чем просил мой сын, о чем он просил меня с самого начала.

Я отпущу его.

Благодарности

За веру, страсть и советы я благодарю своего агента Сьюзен Голомб и издателя Элисон Каллахан. Моему отцу, Томасу Хоули, научившему меня тому, каким должен быть хороший отец, я могу сказать одно: мне каждый день тебя не хватает. А моих вторых отца и мать, Майка и Труди, я хочу поблагодарить за то, что они приняли меня и показали, что с семьей мы сильнее, чем без нее. Моей жене Кайль, дающей мне опору, а моей жизни смысл, – спасибо. Ты сделала меня лучше.

А Гвиневере, моей Гвиневере, для которой все, что было в прошлом, случилось «на прошлой неделе» и которая упрямо растет, как бы мы ни старались ей помешать, – спасибо, что позволила мне быть твоим папой.

Ради тебя мне хочется жить вечно.

Об авторе