Хороший отец

«Папа тебя достал, – сказал он, вытащив мальчика из пруда. Его маленькое личико посинело, руки и ноги обвисли. – Папа тебя достал».

Смерть приходит к каждому. Сейчас очередь Джея Сигрэма.

– Пол! – позвал Мюррей.

Я огляделся. Я стоял на пустой сцене. Тяжелые люстры над головой, сдвинутый к кулисам занавес. Кроме меня и Мюррея, в театре никого. Я подумал о Джоне Вилксе Буте, выскочившем из ложи Линкольна в театре Форда, приземлившемся на сцену и сломавшем себе ногу. Я подумал, как он замер перед потрясенными зрителями – актер, упивающийся кульминацией сцены. Даже со сломанной ногой он встал, чтобы крикнуть: «Sic semper tyrannis!»

Так всегда с тиранами…

Политика всегда напоминала театр. Медицина тоже. Операции когда-то собирали зрителей: врач вскрывал ножом человеческое тело перед десятками любопытных. Операционная тогда называлась операционным театром.

– Пол, – повторил Мюррей.

Он стоял в оркестровой яме, глядя на меня, бессознательно заняв то самое место, где стоял мой сын, а я встал на место Сигрэма. Это было в природе зала – так гостей неизменно тянет к кухне.

«Это слишком, – подумал я. Слишком много всего. Место, где мы стоим, уже стало историей, здесь обитали лучшие и худшие свойства двуногого животного. Надежда, а за ней смерть. Уничтожение надежды. Если это сделал мой сын, я не понимаю мир, в котором жил. И не хочу в нем жить».

Sic semper tyrannis.

Но кто такой тиран, если не человек с оружием?

Он провел в Айове четыре месяца. Погода стала теплой, потом сырой, потом переменчивой. Шел град. Смерчи шатались по небу, как пьяные, уничтожая дома и скот. В иные дни бывало так жарко, что мексиканцы наполняли водой кормушки для скота и по очереди швыряли в них друг друга. Дэнни понял, что ему нравится ездить на велосипеде под дождем. Нравится смотреть, как накатывают тяжелые тучи, ощущать в воздухе электричество. Это было рискованно, и ему нравился риск, от которого перехватывало дыхание и вставали дыбом волосы.

Первый раз он увидел воронкообразное облако 16 июля. Палец злого бога протянулся с неба и разворошил американский муравейник. Дэнни ехал на север, к Седар-Рэпидс. Огромное грозовое облако наступало с запада. Ветер уже час постепенно усиливался от ровного бриза до резких порывов, раздувавших волосы и одежду. Дождь падал косо. На перекрестке он запнулся колесом и слетел в канаву. Грязная вода промочила башмаки и штаны. Он полежал минуту, проверяя, не сломал ли чего. Вдали тяжелая черная туча распласталась над равниной и родила изгибающийся палец смерти. Ветер выл в ушах. Он был ребенком тихих пригородов. Что он понимал в диких угрозах погоды?

Он поднялся на колени, потом на ноги. Побежал. Земля стонала. Он оглянулся. Палец превратился в руку, гибкую черную конечность, избивающую землю. Что он здесь делает? Риск – это одно, а тут безумие. Кругом гудело, как заходящий на посадку самолет. Он вспомнил давнюю встречу со смертью: полет на самолете в восемь лет. То чувство, что все происходит слишком быстро, не уследить. Он отыскал полуразрушенную каменную стенку и спрятался за ней. Понимал, что изгородь не защитит от смерча, но деваться было некуда. Он промок под дождем; градины, большие как бейсбольные мячи, колотили по плечам и спине. Было трудно избавиться от чувства, что земля и небо, весь мир ненавидят его, именно его.

Он вспомнил, как стоял на платформе, дожидаясь поезда подземки. В пятнадцать лет – он тогда жил с отцом. От скуки прогулял школу, чтобы побродить по городу. Дул сильный холодный ветер. Снег сдувало так, что он бесшумным голодным зверем наступал прямо на него. Под каждым из снежных хлопьев висела тень, и в неярком свете фонарей казалось, что это он движется, его несет ветром в снежную сеть, неподвижно зависшую в воздухе: так выглядит снег, когда тяжелые хлопья попадают в свет налобного фонарика и бьют в стекло прямо над твоими глазами.

Должно быть, он зажмурился. Взлетали и садились самолеты. На расстоянии вытянутой руки грохотали товарные поезда. Он услышал свой крик – протяжный гортанный вопль, поднимавшийся из каких-то первобытных глубин. Ему в голову не пришло молиться.

Когда он открыл глаза, ураган прошел. Ветер улегся, облака расходились, как мятежная толпа, вдруг утратившая ярость. Он лежал в бурьяне и тяжело дышал. В теле, в мозгу бежали электрические разряды. Он засмеялся.

В Айове выращивали кукурузу и сою. Еще сено, ячмень и клубнику. Здесь обитали медовые пчелы и рождественские деревья. На здешних лугах паслись четыре миллиона коров гернсейской и голштинской породы, айрширские, симментали и герефорды. Здесь выкармливали более двадцати четырех миллионов свиней: беркширов и белых честерских, гемпширов и ландрасов. Призовых хряков, дораставших до размеров «бьюика». И здесь водились эти свирепые и ужасные динозавры погоды, способные убить человека. Таковы факты. Таков сельскохозяйственный пояс Америки. Дэниел сорок пять минут искал велосипед, потом вернулся домой.