Хороший сын, или Происхождение видов

Я начал смеяться с первых кадров, когда на экране появился убегающий петух. А когда Малыш Зе, обманув свою банду, ворвался в отель и открыл там стрельбу, я захохотал во весь голос. Я хохотал и хохотал, но вдруг понял, что во всем кинотеатре смеюсь лишь один я. Мама смотрела на меня — ее глаза блестели в темноте и спрашивали: «Что тут смешного?»

Было видно, что у мамы испортилось настроение. После фильма, пока мы шли на парковку, она все время молчала. Хэчжин тоже шел молча, глядя прямо перед собой. Я и на этот раз плелся за ними. Я не понимал, что случилось, от этого у меня разболелась голова.

— Мне не по себе. — Мама открыла рот, только когда завела машину: — Особенно страшно то, что фильм основан на реальных событиях, жизнь может быть такой печальной…

Наконец я понял, почему мама так странно смотрела на меня в кинотеатре. Фильм, который я воспринял как интересную и захватывающую историю, на деле оказался очень грустным и страшным. А я никак не мог взять в толк, что же там было такого страшного и грустного.

— Счастливые истории в большинстве своем неправда, — ответил маме Хэчжин. Я обернулся и посмотрел на него. — Надежда не уменьшает отчаяния. Жизнь — это не математика, люди очень сложные существа, всего не просчитаешь.

Взгляд Хэчжина был направлен на меня. «Я прав?» — спрашивали его глаза, но я не смог ему ответить — я не совсем понимал, о чем он говорит. Он был старше меня всего на год, но, по мне, так на все десять лет. К тому же был крупнее меня раза в два. Он, скорее, казался ровесником мамы.

— Ты думаешь, что мир несправедлив? — спросила мама.

Хэчжин, чуть помолчав, ответил:

— Да, но я верю, что он может измениться, если мы будем к этому стремиться.

Хэчжин смотрел в окно. Мама молча следила за ним, поглядывая в зеркало, а я смотрел вперед. Мама снова заговорила, лишь когда мы встали на светофоре недалеко от Кванхвамуна.

— Как тебе фильм?

— Я где-то читал на него отзыв. Там было сказано, что если бы Тарантино снял «Крестного отца», то получилось бы нечто подобное. Мне было интересно, правда ли это… Теперь я понял, что они имели в виду.

Так понравился или нет? Мое любопытство удовлетворила мама:

— Ага, значит, тебе понравилось.

— Да, — ответил Хэчжин. Он больше ничего не говорил о фильме, но, может быть, продолжал думать о нем про себя. Загорелся зеленый, и машина уже было тронулась с места, как где-то неподалеку раздался звон колокола. Часы в машине показывали двенадцать. Значит, звонил колокол Посингак, возвещающий начало нового года. Мама поехала дальше. В машине было тихо: каждый из нас думал о чем-то своем, пока мы не добрались до больницы.

— Спасибо за сегодняшний день, — сказал Хэчжин, открывая дверь, мама тоже вышла из машины. Я остался сидеть на своем месте и молча наблюдал за их прощанием. Хэчжин поклонился, мама протянула ему руку, будто перед ней стоял не пятнадцатилетний подросток, не друг сына, а состоявшаяся взрослая личность. Хэчжин поколебался и пожал маме руку. Они секунд пять молча смотрели друг на друга, но мне показалось, что за такое короткое время они в чем-то убедились. В чем-то, что невозможно выразить словами, в чем-то, что я вообще не мог понять.

Мама села обратно в машину, а Хэчжин стоял на месте. Желтый шарф развевался в темноте. Только в тот момент я понял, что мой шарф исчез. Наверно, обронил где-то, после того как его снял и держал в руке. Может быть, когда хихикал во время фильма, и наши с мамой взгляды встретились? Или в тот момент, когда Малыш Зе стрелял под ритм самбы? В ушах, словно кто-то включил радио, послышалась реплика главного героя по кличке «Ракета».

У каждого правила есть исключение, которое потом становится правилом.

У моей мамы был только один сын — я. Это было правилом. Исключением стал Хэчжин, который в марте следующего года стал приемным сыном моей мамы и незаметно занял место моего старшего брата. То есть исключение обернулось новым правилом…

Я опять посмотрел на бритву в руке. Улики, свидетельствующие о том, кто убийца, были повсюду. Имелось также и орудие убийства. И ни одной зацепки, указывающей на обратное. А тот, кто является убийцей, ничего не помнит. Как Хэчжин воспримет эту ситуацию? Что бы он меня ни спрашивал, у меня для него только один ответ — оправдание, к которому уже тысячу лет прибегают преступники: я ничего не помню. Поверит ли этим словам Хэчжин или заявит в полицию? Возможно, он предложит мне явиться к ним с повинной. Я, конечно, не смогу так поступить. Меня арестуют или я сдамся сам, но это будет потом. Сейчас мне требуется время все обдумать. Если это совершил я, мне необходимо найти объяснение. Что случилось? Когда? Почему? И почему я ничего не помню?

Надо было со всем этим покончить.