— Давай с тобой договоримся. Если мне в универе станет невыносимо, я будут тебе звонить, а если тебе станет невыносимо здесь, ты будешь звонить мне.
— А переписываться мы сможем?
— Конечно, — сказала она.
Тут у меня опять потекли слезы. Меня иногда бросает из крайности в крайность. Но Сэм проявила терпение:
— Чарли, я приеду в конце лета, но давай сейчас не будем об этом думать, давай наслаждаться жизнью — у нас остается еще целая неделя. И мы ее проведем все вместе. О’кей?
Я кивнул и успокоился.
Весь вечер мы, как всегда, поддавали и слушали музыку, но в этот раз мы тусовались у Питера, и это было куда приятней, чем у Крейга, потому что у Питера музыка не в пример лучше. Около часу ночи меня как ударило.
— Господи! — говорю.
— Что такое, Чарли?
— Мне же завтра в школу!
Если бы я даже постарался, то все равно не смог бы рассмешить их сильнее.
Питер отвел меня на кухню и заварил еще кофе, чтобы я немного протрезвел, прежде чем садиться за руль. Выдул я восемь чашек подряд и минут через двадцать был готов ехать. Дома возникла одна проблема: я так перевозбудился от кофе, что не смог заснуть. В школе я буквально умирал. К счастью, все контрольные уже были написаны, и нам целый день крутили фильмы. Тут уж я отоспался от души. И был только рад, потому что без друзей в школе тоскливо.
Сегодня — другая картина: в школе я не спал и вечером не повидался с Патриком и Сэм, потому что у них дома был торжественный семейный ужин. А мой брат ходил на свидание с одной из девушек, которые «классно выглядели» на вручении аттестатов. Сестра валандалась со своим парнем. А мама с папой никак не могли отойти после родственного сбора.
Сегодня мы сдали учебники, и учителя разрешили нам просто посидеть и потрепаться. Я, честно говоря, никого не знал, разве что Сьюзен, но после того случая в коридоре она бежит от меня, как от чумы. Мне даже потрепаться не с кем было. Единственный был хороший урок — углубленный английский, потому что я смог поговорить с Биллом. После урока я еле выдавил положенные слова, но он сказал, что мы расстаемся не навсегда. Я смогу ему летом позвонить, если захочу поговорить или взять что-нибудь почитать, и у меня немного отлегло от сердца.
На перемене этот парень с кривыми зубами, Леонард, начал дразнить меня «любимчиком», но я не стал лезть в бутылку, потому что этот человек, по-моему, где-то недогоняет.
Пообедал я на скамейке во дворе, где мы все вместе раньше курили. Прикончил бисквит и закурил, в надежде, что кто-нибудь стрельнет у меня сигарету, но этого не произошло.
По окончании последнего урока все развеселились и стали договариваться о планах на лето. И все приводили в порядок свои шкафчики: выгребали ненужные бумажки, конспекты и книги прямо на пол. На подходе к своему шкафчику я увидел тощего парня, который целый год пользовался соседним шкафчиком. Мы с ним за все время даже словом не перекинулись.
Кашлянул я и говорю:
— Привет. Меня зовут Чарли.
А он такой:
— Знаю.
Захлопнул дверцу — и ходу.
Короче, открыл я свой шкафчик, бумажки выгреб, всякий хлам, сложил в рюкзак и зашагал прямо по книгам, бумажкам и конспектам вдоль всего коридора и оттуда на парковку. Сел в автобус. А потом написал тебе это письмо.
На самом деле я рад, что учебный год позади. Хочу успеть со всеми пообщаться, пока они не уехали. Особенно с Сэм.
Между прочим, год я закончил на одни пятерки. Мама была очень горда и поставила мой табель на холодильник.
Счастливо.
Чарли
Дорогой друг!
Накануне отъезда Сэм у меня вся прошедшая неделя спуталась в памяти. Сэм разрывалась: она и с нами хотела потусоваться, и должна была собираться в дорогу. Ездила по магазинам. Упаковывала вещи. И все такое.
Мы собирались каждый вечер, после того как Сэм распрощается с очередным дядюшкой, или пообедает с мамой, или сделает необходимые покупки. Она нервничала. Чтобы немного успокоиться и стать прежней Сэм, ей требовалось сделать глоток, если мы в тот вечер выпивали, или затяжку, если мы подкуривали.
Единственное, что реально дало ей заряд бодрости на всю неделю, — это встреча с Крейгом. Она сама изъявила желание с ним пообедать, чтобы, как говорится, «закрыть тему», и я считаю, ей повезло, что он согласился: у Крейга хватило ума сказать, что она совершенно правильно поступила, когда с ним порвала. И что она — необыкновенная. И что он просит прощения и желает ей добра. Нечего сказать, весьма своевременный момент для великодушных признаний.
Можно только порадоваться, что Сэм, по ее словам, не стала расспрашивать его про других девчонок, с которыми он спал, хотя ей и было любопытно. Озлобленности у нее не осталось. Только печаль. Но печаль не безнадежная. Печаль, которая просто требует времени.
Вечером, накануне ее отъезда, мы все собрались у Сэм и Патрика дома. Боб, Элис, Мэри-Элизабет (без Питера) и я. Просто сидели на ковре в «игровой комнате» и вспоминали.