Хорошо быть тихоней

— Давай с тобой договоримся. Если мне в универе станет невыносимо, я будут тебе звонить, а если тебе станет невыносимо здесь, ты будешь звонить мне.

— А переписываться мы сможем?

— Конечно, — сказала она.

Тут у меня опять потекли слезы. Меня иногда бросает из крайности в крайность. Но Сэм проявила терпение:

— Чарли, я приеду в конце лета, но давай сейчас не будем об этом думать, давай наслаждаться жизнью — у нас остается еще целая неделя. И мы ее проведем все вместе. О’кей?

Я кивнул и успокоился.

Весь вечер мы, как всегда, поддавали и слушали музыку, но в этот раз мы тусовались у Питера, и это было куда приятней, чем у Крейга, потому что у Питера музыка не в пример лучше. Около часу ночи меня как ударило.

— Господи! — говорю.

— Что такое, Чарли?

— Мне же завтра в школу!

Если бы я даже постарался, то все равно не смог бы рассмешить их сильнее.

Питер отвел меня на кухню и заварил еще кофе, чтобы я немного протрезвел, прежде чем садиться за руль. Выдул я восемь чашек подряд и минут через двадцать был готов ехать. Дома возникла одна проблема: я так перевозбудился от кофе, что не смог заснуть. В школе я буквально умирал. К счастью, все контрольные уже были написаны, и нам целый день крутили фильмы. Тут уж я отоспался от души. И был только рад, потому что без друзей в школе тоскливо.

Сегодня — другая картина: в школе я не спал и вечером не повидался с Патриком и Сэм, потому что у них дома был торжественный семейный ужин. А мой брат ходил на свидание с одной из девушек, которые «классно выглядели» на вручении аттестатов. Сестра валандалась со своим парнем. А мама с папой никак не могли отойти после родственного сбора.

Сегодня мы сдали учебники, и учителя разрешили нам просто посидеть и потрепаться. Я, честно говоря, никого не знал, разве что Сьюзен, но после того случая в коридоре она бежит от меня, как от чумы. Мне даже потрепаться не с кем было. Единственный был хороший урок — углубленный английский, потому что я смог поговорить с Биллом. После урока я еле выдавил положенные слова, но он сказал, что мы расстаемся не навсегда. Я смогу ему летом позвонить, если захочу поговорить или взять что-нибудь почитать, и у меня немного отлегло от сердца.

На перемене этот парень с кривыми зубами, Леонард, начал дразнить меня «любимчиком», но я не стал лезть в бутылку, потому что этот человек, по-моему, где-то недогоняет.

Пообедал я на скамейке во дворе, где мы все вместе раньше курили. Прикончил бисквит и закурил, в надежде, что кто-нибудь стрельнет у меня сигарету, но этого не произошло.

По окончании последнего урока все развеселились и стали договариваться о планах на лето. И все приводили в порядок свои шкафчики: выгребали ненужные бумажки, конспекты и книги прямо на пол. На подходе к своему шкафчику я увидел тощего парня, который целый год пользовался соседним шкафчиком. Мы с ним за все время даже словом не перекинулись.

Кашлянул я и говорю:

— Привет. Меня зовут Чарли.

А он такой:

— Знаю.

Захлопнул дверцу — и ходу.

Короче, открыл я свой шкафчик, бумажки выгреб, всякий хлам, сложил в рюкзак и зашагал прямо по книгам, бумажкам и конспектам вдоль всего коридора и оттуда на парковку. Сел в автобус. А потом написал тебе это письмо.

На самом деле я рад, что учебный год позади. Хочу успеть со всеми пообщаться, пока они не уехали. Особенно с Сэм.

Между прочим, год я закончил на одни пятерки. Мама была очень горда и поставила мой табель на холодильник.

Счастливо.

Чарли

22 июня 1992 г.

Дорогой друг!

Накануне отъезда Сэм у меня вся прошедшая неделя спуталась в памяти. Сэм разрывалась: она и с нами хотела потусоваться, и должна была собираться в дорогу. Ездила по магазинам. Упаковывала вещи. И все такое.

Мы собирались каждый вечер, после того как Сэм распрощается с очередным дядюшкой, или пообедает с мамой, или сделает необходимые покупки. Она нервничала. Чтобы немного успокоиться и стать прежней Сэм, ей требовалось сделать глоток, если мы в тот вечер выпивали, или затяжку, если мы подкуривали.

Единственное, что реально дало ей заряд бодрости на всю неделю, — это встреча с Крейгом. Она сама изъявила желание с ним пообедать, чтобы, как говорится, «закрыть тему», и я считаю, ей повезло, что он согласился: у Крейга хватило ума сказать, что она совершенно правильно поступила, когда с ним порвала. И что она — необыкновенная. И что он просит прощения и желает ей добра. Нечего сказать, весьма своевременный момент для великодушных признаний.

Можно только порадоваться, что Сэм, по ее словам, не стала расспрашивать его про других девчонок, с которыми он спал, хотя ей и было любопытно. Озлобленности у нее не осталось. Только печаль. Но печаль не безнадежная. Печаль, которая просто требует времени.

Вечером, накануне ее отъезда, мы все собрались у Сэм и Патрика дома. Боб, Элис, Мэри-Элизабет (без Питера) и я. Просто сидели на ковре в «игровой комнате» и вспоминали.

А помните, как на «Рокки Хорроре» Патрик однажды…

а помните, что сделал Боб…

а Чарли…

а Мэри-Элизабет…

а Элис…