Хорошо посидели!

— Они с Марксом в картишки режутся в сушилке!

— Оба вместе антисоветскую агитацию разводят!

— Не! Я сам видел: они в бараке на верхних нарах свой манифест переписывают!

— Усатого туда вместо призрака вставляют, — выкрикивал кто-то из «подкованных».

— А ну, прекратить базар!! — кричал старший надзиратель. — Я спрашиваю, здесь Фридрих Энгельс или нет?

— Здесь, в Каргопольлаге, где же еще ему быть, в бегах, что ли?!

— Да здесь я! Здесь! — объявлялся наконец наш герой.

— Здесь — так отвечай, как положено, Фриц. — ярился нарядчик.

— Я! Заключенный Фридрих Энгельс, статья 58–10, часть первая. Антисоветская агитация. Начало срока. (тогда-то), конец срока. (тогда-то).

— Выходи!

И Фридрих Энгельс — довольно крупный блондин с бородой лопатой, которую ему, видимо, нарочно разрешили не сбривать, в кургузом ватнике второго срока, поднимался на вахту и выходил на площадь перед лагерем, где под охраной дорожного конвоя с автоматами и яростно лающими овчарками уже стояли — то под дождем, то под снегом, то под восходящим солнцем — ранее вышедшие заключенные. Стояли молча. Тут шуток не шутили. Все знали знаменитое предупреждение: «Вологодский конвой шуток не понимает!»

Особенное и вполне естественное возбуждение охватывало на разводе толпу, когда проходить через вахту выкликали работяг-женщин.

Небольшая, человек на сорок, женская зона была отделена от мужской высоким забором, увенчанным колючей проволокой, но вахта для обеих зон была общая.

Даже зимой, когда женские тела были плотно скрыты под стегаными ватными бушлатами и штанами, а головы почти целиком тонули в шапках-ушанках, опытные глаза изголодавшихся по женской ласке мужчин весьма точно определяли основные для них достопримечательности женских фигур.

Надо ли говорить, что всевозможные, самые непристойные оценки этих фигур и не менее яркие предложения собственных мужских достоинств — в смысле их длины и толщины, — никакой цензуре не подвергались. Большинство женщин, состоявшее из блатных или весьма близких к ним по своему развитию и культурному уровню «бытовичек» — мелких воровок, убийц своих мужей, хахалей, а то и детей, проворовавшихся продавщиц, — воспринимало адресованные им выкрики с явным одобрением. Порой женские ответы на звучавшие из мужской толпы «комплименты» их задам и грудям — бывали похлеще, чем мужская самореклама. Нетрудно представить себе, как подобная обстановка действовала на находившихся в этой среде «политических», на сидящих по статье 58–10 интеллигентных женщин. Вроде очень милой и скромной жены маршала авиации Ворожейкина, угодившей в наш Каргопольлаг вместе со своим мужем, и только за то, что была женой прославленного военачальника.

Однажды летом — было это в 1952 году — на развод впервые пришел вновь назначенный начальник режима нашего лагпункта — капитан Тюгин.

Об этом перешедшем на лагерную службу ради прокормления своей большой семьи армейском офицере — о человеке, как оказалось, добром и явно сочувствовавшем многим невинно страдавшим в лагере людям — будет особый рассказ. А тогда, то есть до того, как он впервые появился на разводе, о новом начальнике режима прошел слух, будто это очень суровый и жестокий человек, присланный на наш «столичный» 2-й лагпункт для того, чтобы хорошенько закрутить здесь гайки.

Вероятно, из-за этого слуха развод в присутствии нового начальника режима проходил спокойно и чинно.

Было утро еще по-летнему теплого дня. Из женской зоны на крыльцо вахты выскочили вдруг две молодые смазливые девицы в светлых блузках и хорошо обтягивающих юбчонках. Чем-то, скорее всего, плотными ножками в хромовых сапожках, они были похожи на плясуний военных ансамблей.

Девицы тут же отплясали — дробно «сбацали» на досках вахты частушечный ритм — и прокричали:

Раньше был у нас режим —
П…ся и лежим,
А теперь у нас режим —
П…ся и бежим!

Среди начальников на вахте на мгновение произошло замешательство в виде немой сцены. Надзиратели онемели, надо полагать, при мысли о том, что же о них — надзирателях за порядком — подумает их новый непосредственный начальник — как, де, они такое допускают.

Капитан Тюгин явно оторопел от услышанного. Он сначала даже как-то непроизвольно отшатнулся от плясуний. Как это ни странно, в первый момент промолчала и обычно крикливая толпа заключенных. Видимо, в ожидании реакции нового начальника режима — что ж он скажет в ответ на посвященную явно его назначению частушку. И это ожидание оказалось не напрасным. Разумеется, любой опытный лагерный служака либо вообще не отреагировал бы на привычный лагерный фольклор, либо отозвался бы на выступление девиц злобным и не менее похабным рыком. Капитан Тюгин, впервые вышедший на новую службу, хотя тоже, несомненно, наслушался всевозможных армейских шуток, был, тем не менее, явно ошарашен таким девичьим выступлением. Явно от растерянности он выпалил нечто совершенно нелепое:

— Как это бежим?! За побег второй срок дают. А в свободное от работы — как лежали, так и лежите. Я не запрещаю.

Тут публика взорвалась одобрительными криками: