Хорошо посидели!

— Точно, начальник!

— Как лежали — пусть так и лежат! Только почаще!

— Начальник — человек!

— Наряди их в нашу зону лежать!..

Пришедшие в себя надзиратели быстро вытолкали обеих девиц через вахту за зону. Но «вытолкать» за зону пропетую частушку, само собой, не удалось. В разных точках стоявшей перед вахтой толпы раздались хорошо запомнившиеся слова. Кое-кто повторил их, приплясывая. Капитан Тюгин делал вид, что ничего не слышит.

— А ну, тихо! Не мешайте работать!! — рявкнул нарядчик.

И развод продолжился.

Голый индеец на крыше, или Театр одного актера

Васька Калинин — небольшого роста, худенький, остроносенький, юркий паренек лет семнадцати — постоянно выкидывал совершенно непредсказуемые и невероятные номера. Начальству он доставлял порой большие хлопоты, а заключенные получали от спектаклей его «театра одного актера» изрядную долю веселья.

Сидел Васька Калинин то ли за воровство, то ли за хулиганство. Так или иначе, он примыкал к блатным, щеголял воровскими поговорками и прибаутками. Был он весьма изобретателен и хитер.

На нас — политических, которых он, как было принято в воровском мире, именовал фашистами, — он смотрел свысока, в лучшем случае покровительственно.

— Мужики! Амнистию хочете? — кричал он, забегая в какой-нибудь барак. — Пятьдесят восьмая, не дыши!

Это означало, что «пятьдесятвосьмушникам» — в отличие от настоящих преступников — надеяться не приходится.

Интересно, что точно так же, как этот маленький Калинин, думал, надо полагать, и Калинин большой — «всесоюзный староста», председатель Президиума Верховного Совета СССР, за подписью которого и выходили амнистии. Впрочем, вряд ли Калинин большой мог сам что-то решать в этом вопросе. Все тогда знали, что амнистии, которой все нет и нет, вместе с другими заключенными ожидала и его собственная жена, сидевшая в лагере.

Предсказание Васьки Калинина — «Пятьдесят восьмая, не дыши!» — полностью оправдало себя, когда после смерти Сталина и уже без умершего еще раньше Калинина наконец-то была объявлена амнистия. В ней предписывалось освободить уголовников и бытовиков. Политических она практически не коснулась.

Итак, посетим пару спектаклей Васьки Калинина.

Как-то раз, около часу дня, в жаркий летний день (было это в 1952 году) в зоне возникло, говоря словами Ильфа и Петрова, очередное нездоровое оживление.

Околачивавшиеся в зоне работяги второй лесозаводской смены, просто не вышедшие на работу — «отказники», больные, а также симулировавшие какую-нибудь болезнь, так называемые «закосившие» — бежали в сторону вахты, криками передавая все дальше и дальше — в глубь зоны — сообщение о невероятном происшествии: «Васька Калинин в дерьме утопился. В уборной, что у вахты!»

Все лагерные уборные имели одинаковый, стандартный вид. Это были невысокие, несколько вытянутые в длину домики, сколоченные из досок и горбыля, с покатой крышей, обитой толем. Каждый домик имел по краям передней стенки два входа без дверей. Внутри во всю длину задней стенки тянулся рундук, в досках которого были вырезаны шесть круглых «очков». В данном случае полезно отметить: протяженность рундука составляла не менее шести метров.

Зимой отхожая масса плотно смерзалась, а летом представляла собой жижу.

Уборная, куда на этот раз с криками сбегались люди, находилась между вахтой и первым от нее бараком. Она стояла на «главной улице» нашего лагпункта — торцом к зданию конторы. Из конторы тоже выбежали конторские и бывшие там в это время начальники в синих фуражках. Сюда же из разных концов зоны спешили надзиратели, уже разошедшиеся с вахты перед началом ежедневной полуденной поверки — подсчета заключенных, находившихся в зоне, по головам.

К моему приходу уборная уже оказалась в шевелящемся кольце синих фуражек. Стоял шум и гам, слышался смех. Из всего этого вырисовывалась такая картина.

Раздевшись догола, Васька Калинин пролез в очко и спрыгнул в навозную жижу. Предварительно он послал своего дружка на вахту — объявить, что он, Васька Калинин, утопился в дерьме.

Тотчас и поднялась тревога.

Надзиратели и лагерные начальники несли серьезную ответственность за жизни охраняемых ими заключенных. Всякое ЧП оказывалось «лыком» в их служебной «строке». Одно дело, если заключенного убил другой заключенный. Тогда отвечал убийца, которого судили. Одно дело, опять же, если заключенный умирал от болезни или, еще в недавние времена, предшествующие тем, о которых здесь речь, заключенные массами умирали от голода. В этих случаях составлялся акт о смерти, и дело с концом. Зато самоубийство или даже членовредительство заключенного высшее начальство ставило в вину лагерным начальникам как серьезный недосмотр в охране государственного имущества.

Поэтому, когда прибежавший из лазарета в белом халате доктор Брусенцев объяснил начальнику лагпункта старшему лейтенанту Кошелеву, что Васька Калинин может погибнуть, не только захлебнувшись навозной жижей, но и от отравления организма ядосодержащей фекальной массой, тот изрядно обеспокоился.