Восемнадцать лет назад все девушки были молоды, все девушки были желанны – и мне они не давали, нет, не давали. Восемнадцать лет назад я думал, все у меня плохо. Все плохо, думал я, в мои восемнадцать лет. А было отлично, все было отлично, Костя, помнишь, все было отлично, нам было восемнадцать, и впереди у нас было еще восемнадцать, и за эти годы случилось гораздо, гораздо больше, чем мы даже могли предположить! И девушек было столько, что мы уже сбились со счета, если его когда-то и вели. Мы не можем вспомнить всех, с кем спали и с кем целовались. Мы путаем имена и лица, кто брюнетка, кто блондинка, наверное, это называется склероз – или еще нет? Ведь главное мы не забыли: всё было отлично, нам было всего восемнадцать. Все было в первый раз, даже каждая поза, ну, кроме разве что миссионерской, была когда-то впервые. И миссионерская тоже была когда-то впервые, конечно, Костя, ты прав! Знаешь, сейчас я их вспомнил, всех вспомнил, дай бутылку, я глотну – и вспомню всё-всё, как было весело и как было грустно, какие у них были пальчики, лифчики, трусики, кожа в пупырышках, запах советских духов, помнишь, а? Они все были милые, ведь правда? Не было ни одной лишней, и те, что нам дали, – давай их найдем и скажем спасибо. А те, что не дали, – ну их на хрен, зачем они нам, такие скучные? Что бы мы делали с ними, если бы они дали нам, те, которые нам не дали, верно?
Я хохотал и хватал Костю за рукав, а он волок меня за собой, словно у него заготовлен маршрут и надо не сбиться с пути. И – оп! – мы уже сидим за столиком уличного кафе, бутылку – под стол, напротив – две девушки,
Если честно, совсем не помню, что там нес Костя. Если совсем честно, не помню как выглядели эти девушки. Тех, из своих восемнадцати, я как вспомнил – так до сих пор не забыл. А этих двух – кажется, одна была крашеная блондинка, все, больше ничего не помню. Иногда они смеялись, Костя тоже смеялся, а я был, как в старые годы, на подхвате.
По-моему, они в конце концов согласились ехать с нами.
Девушки сразу перестали смеяться, от нас отодвинулись, друг к дружке прижались. Эта секунда тишины, которая оборвала их смех, словно ударила меня. Я мгновенно протрезвел. Через стол мы смотрели друг на друга, и я понял: мы для них – те самые тюлени-убийцы, и в наших глазах они видят всю нашу жизнь. Веселые пьянки и похмелья, измены и любовь, первые деньги, первые седые волосы, первый утренний нестояк, мои бесконечные работы, Костины бесконечные переговоры, всю выпитую водку, всех умерших друзей, всех убитых друзей, наших жен, Костиных детей, его любовниц-моделей, партнеров-бандитов, друзей-дайверов,
Я тоже посмотрел на Костю. Крупный, начинающий полнеть, седой серьезный мужик. Он улыбался, но улыбка уже не обманывала: ему далеко не восемнадцать, и он прожил достаточно, чтобы потерять беспечность и молодой задор, – сколько бы ни пытался убедить в обратном самого себя и всех нас.
– Мы, наверное, пойдем, – сказала блондинка, а вторая судорожно кивнула, и – я сейчас вспомнил! – у нее стали круглые глаза, не то от изумления, не то от страха.
– Да куда вы пойдете? – сказал Костя. – Поедем с нами? Вы что, боитесь? Мы совсем не страшные.
Он протянул руку, и девушки как загипнотизированные двинулись к машине, но тут я сказал: Да ладно, ну их, пусть идут, если не хотят. На фиг они нам сдались, если честно? – и Костя снова засмеялся – да, в самом деле – на фиг сдались? – и девушки тоже улыбнулись и попятились, заискивающе глядя на меня, а Костя поднял с земли бутылку, поставил на стол – это вместо чаевых! – и плюхнулся рядом с водителем.