Хоровод воды

Поначалу опьянение дарило Мореухову необычайную легкость. Редкая девушка могла устоять – но потом накатывала волна живой воды за тридцать и смывала все, даже память. Оставались только фрагменты.

И сейчас, глядя на подсвеченный витриной женский силуэт, Мореухов вдруг вспоминает прошлый запой, столь ненадолго отступивший.

Девушку звали автомобильным именем Лада. Она тоже была одета в короткую дубленку и высокие черные сапоги, мечту фут-фетишиста.

Мореухов был равнодушен к женской обуви – хотя, конечно, любил высокий каблук, потому что в нем были стиль и женственность.

Он познакомился с ней в кассах кинотеатра «Горизонт», куда зачем-то пытался пробиться на фильм «Константин», поучительную историю мужчины, который курил так много, что едва не угодил в ад раньше срока.

Лада купила два билета на последний ряд. Когда она доставала деньги из маленькой сумочки, Мореухов подумал, что, если такую сумочку правильно скачать, можно отвисать, месяц.

В билетах задние сиденья были названы loveseats. Образованный Мореухов подумал не о любви, а о Лавкрафте – нелишняя мысль при посещении фильма «Константин», – но промолчал. Временами он стеснялся своей эрудиции: боялся подавить собеседника.

Пока Киану Ривз сражался с демонами, Мореухов исследовал Ладину ногу между сапогом и подолом юбки. Потом перешел к трусикам танга – очень удобный фасон! – и Лада сначала шептала не сейчас, а потом, кажется, кончила, ну да, наверняка кончила, потому что они отправились к ней домой, и там Мореухов разобрался во всех деталях ее анатомии, включая шрам от аппендицита и не особо выдающуюся грудь.

К большой женской груди Мореухов был равнодушен. У меня такой большой член, скромно говорил он, что у девушки грудь может быть и маленькая.

А потом – мразь, сука сраная, даже за волосы не схватишь, пришлось просто засветить по морде.

Трезвым Мореухов никогда не поднял бы руку на женщину.

Впрочем, трезвым он даже вспомнить Ладу не может.

Но сейчас в февральской полутьме, в слабом отблеске витрин Мореухов видит ясно, как в кино: вот он, покачиваясь, стоит посреди комнаты, Лада всхлипывает в углу, правая рука ноет после удара.

– Это все из-за тебя, – говорит он, – сама виновата!

Конечно, он продержался бы еще пару дней на джин-тонике. В такие дни он бывал мил и остроумен, изобретателен и нежен. Его только начинало потряхивать, еще можно было держаться – и тут он обнаружил в Ладиной гостиной потайной бар. Думал, просто секретер, долго искал ключ. Всего-навсего хотел взять денег, еще разок сходить в местную «Копейку» за джин-тоником.

А это оказался бар. Если бы Лада его не запирала, Мореухов и не стал бы ломиться, не открыл бы дверцу кухонным ножом и отверткой, не нашел бы бутылку Red Label.

Ну скажите сами, зачем приличной девушке виски Red Label? Если, конечно, считать Ладу приличной девушкой, ха!

Разумеется, когда она вернулась с работы, бутылка была уже пуста, а Мореухов стоял посреди комнаты, отбивал по полированной крышке стола ритм и читал рэп:

– Там-тарам, я пьян в хлам, все из-за дам, из-за драм, со ста грамм. Эй, не гляди, эй, заходи, муси́-пуси́, давай – отсоси.

Это было поэтическое произведение, как можно не понять? А Лада заорала с порога: Какого хуя ты взломал мой секретер? Иногда Мореухов прямо ненавидел, когда девушки ругаются матом, ненавидел, когда ему задают дурацкие вопросы, ненавидел, когда передергивают.

– Я – не взломал, я – открыл! – ответил он и широко улыбнулся щербатой улыбкой.

И вот тогда Лада ошиблась. Конечно, он не предупреждал, но можно было догадаться: не надо говорить слово пьянь.

Тут-то Мореухов ее и ударил, даже дубленку снять не успела, отлетела в угол, ноги растопырила и захныкала.

Сука. Сама виновата. Ни минуты здесь больше не останусь! Открыл Ладину сумочку, достал бумажник, вытянул десятка два мятых бумажек, несколько – в карман, остальные швырнул на пол – пусть заткнется и перестанет орать не трогай мои деньги! Вот они, твои драгоценные деньги, подбери, если хочешь.

Хлопнул дверью. Все. Ноги моей больше здесь не будет.

Сука, одно слово.

Художник имеет право на насилие, говорил себе Мореухов, топая под мокрым снегом к «Копейке». Насилие есть суть искусства. Сюрреалисты мечтали взрывать бомбы, какой-то казах десять лет назад зарезал на «Арт-Манеже» барана, а он, Мореухов, мог бы провести акцию «Наказание строптивой». Публично. В выставочном пространстве. Надо только подходящего куратора найти.

Да, когда проходило время «Очаковского» и джин-тоника, очарование Мореухова тускнело на глазах – вот и теперь его потряхивает все сильнее, пожалуй, не время кадрить богатых блондинок, не стоит выходить на свет, надо прятаться в тени, пока тебя не заметили, не замели, не выбили остатки зубов, не сломали пальцы, не покалечили ради забавы, ради смеха.

Стоило только подумать – тут же скрип тормозов, яркий свет в глаза. Распахивается дверца, вываливается туша: