Хоровод

Утро на даче в последние годы возвещали не петухи, а истошные крики соседских поросят. Соседи Бондарины покупали их в начале июля, надеясь к Новому году откормить нечто грандиозное. Но уже в августе поросята умолкали, соседи созывали друзей и родственников, до позднего вечера под соснами шел пир, и старуха Бондарина всем объясняла: «Из-за жалобы в поселковый Совет поросят пришлось аннулировать. Я, честно говоря, этому рада».

В этом июле поросята опять появились, и Виктор Максимович, проснувшись, не стал смотреть на часы: половина седьмого, можно не сомневаться. Мерзавцы все-таки эти Бондарины, сами спят, а некормленые поросята орут и будят раньше времени в воскресный день всю округу. Тут он глянул на кровать жены, которая стояла под углом к его кровати, и, не увидев на ней Леоноры, вспомнил вчерашний вечер. Вспомнил, тяжело вздохнул и повернулся лицом к стене. Пусть поросята лопнут от своего визга, он ничего не слышит, он спит.

В комнату заглянула старшая дочь, только она так дергает дверь, будто хочет ее выдрать с петлями, и Виктор Максимович услышал, как она сказала про него матери: «Спит».

— Буди, — отозвалась та, — нельзя терять времени, еще можно предотвратить!

Они замолчали, и в эту паузу опять ворвались поросята, стенания их стали какими-то особенно жуткими, с хрипами, и Виктор Максимович подумал, что, наверное, сейчас не половина седьмого, а больше. Голос жены подтвердил:

— Буди, Верочка, уже половина девятого.

— Я не сплю, — отозвался Виктор Максимович.

Пока одевался, умывался, водил по щекам электрической бритвой, в нем неотступно жило ощущение, что попал он вчера в западню и ни сегодня, никогда уже ему из нее не выбраться. Жил-жил на своей даче со своей семьей, и вдруг капкан защелкнулся, и спасения ждать неоткуда. Конечно, Тосик — идиот, и молодые свиньи, что орут по утрам, в сравнении с ним — небесные создания. Как-нибудь визит Тосика с его дамой сердца он постарается пережить, но Вера сказала: «Еще можно предотвратить», и эти слова Виктора Максимовича обеспокоили. Что предотвратить?

Он вышел на террасу, одетый не по-воскресному, в брюках, в которых ездил на работу, и в рубашке, которую никогда не надевал на даче. Все было готово к завтраку, даже самовар, который обычно наливал и включал он, уже стоял на столе. Виктор Максимович с облегчением отметил, что Тосик и его дама отсутствуют, значит, уехали, не дожидаясь завтрака.

— А где самое старшее и самое младшее поколение? — спросил он, стараясь не выдать голосом свою обеспокоенность.

Вопрос касался младшей дочери Майки и тещи, матери Леоноры.

— Ешь, — сказала Вера, — Майка уехала к Анне Сергеевне. Решила открыть ей глаза на нас и на этого негодяя.

Леонора бросила вилку, которую только что взяла, и срывающимся голосом сказала:

— Вера, не смей! Этого не может быть, это невозможно!

— Невозможно, потому что мы этого не хотим. — Вере, похоже, нравилось, что мать в отчаянии. — Я знаю точно, она поехала к ней.

И тогда Леонора закричала:

— Мама! Мама!

Но теща не отозвалась. Как вчера вечером покинула стол, когда на пороге появился Тосик со своей спутницей, так больше ее не видели. Не дождавшись отклика, Леонора отправилась в комнату матери, и Виктор Максимович, рассерженный на старшую дочь, хмуро спросил:

— Как все это понимать?

Вера торжествовала, в глазах насмешка, руки сложены на груди.

— А тут и понимать нечего, — медленно произнесла она, — если у нас никаких моральных принципов, то кое у кого они есть, в частности у Майки.

Виктор Максимович уставился в чашку с чаем, сказал, не поднимая глаз:

— Уверен, Майка сама бы до этого не додумалась, боюсь, что тут не обошлось без тебя.

— Не бойся. Я ее отговаривала. Я бы ее не пустила, но прозевала момент, и она ушмыгнула.

Старшая дочь перешла на третий курс автодорожного института. Приехала на субботу и воскресенье из колхоза, где работала на стройке, приехала постирать бельишко, помыться и угодила в эту, если можно ее так назвать, «историю». Виктор Максимович не любил сейчас свою старшую дочь. Все вместе смалодушничали, растерялись, а потом клюнули на дары Тосика, и теперь вот дети — отдельно, родители — отдельно, и дети судят родителей. Теща его не волновала. Та, как всегда, блеснула мудростью: поднялась из-за стола, как только разглядела Тосика и его даму, и уплыла с террасы.

— Не стоит на меня так глядеть, — сказал он Вере, — лучше погляди на себя в зеркало, полюбуйся, как выглядят борцы за правое семейное дело.

На террасе в сопровождении Леоноры появилась теща. Величественная старуха, первый приз, если бы у восьмидесятилетних проводились конкурсы красоты. Большое смуглое лицо без морщин, морщины сползли на шею и прячутся в высоком кружевном воротничке, похожие на янтари глаза, над которыми вразлет черные брови. Леонора ничего от нее не взяла, стояла рядом с ней кругленькая, простенькая, с раздражавшим сейчас Виктора Максимовича вопросом в глазах.

Он поднялся, намереваясь покинуть стол.

— Все разбирательства, возмущения, приговоры — без меня.