После этого руки тащили, толкали, тянули, щупали и дергали, и все время было темно как во сне. С каждым вздохом в тело врывалась густая липкая вонь того страшного коридора. Люди – или человекообразные твари – столпились вокруг, сдавили, их грязная одежда мешала дышать, тела под лохмотьями были мертвее мрамора; голова кружилась от смрада, мороз от студеной плоти пробирал до костей. Руки подняли Эми, шлепнули в кресло так, что перехватило дыхание. Какая-то отдаленная часть ее разума распознала кресло «Какунг» с высокой спинкой, с которого ободрали подушку. Грудь перехватил, затянул пояс, а когда она вдохнула, тот затянулся сильнее, сплющивая легкие и ребра, не позволяя набрать в них столько воздуха, чтобы хватило на крик.
Эми попыталась лягаться, но тени удержали ее ноги. В щиколотки врезались узкие твердые полосы. Тени придавили и привязали кисти к подлокотникам. Новые и новые полосы захватывали бедра, колени, щиколотки, талию, плечи, шею. Эми попыталась повернуть голову и поняла, что ее привязали к спинке кресла, и осталось только глядеть прямо перед собой.
Гнилую вонь перебил запах горячего пластика. Эми рассеянно подумала, что используют тепловую сварку. Ею заваривали пластиковые крепления, какими связывали кипы картона на мусорном складе. Руки безжалостно затягивали пластик, и тот резал кожу и мышцы, впивался в кость.
По всему телу полосы впивались в плоть. Эми ощущала себя резиновым мешком с кровью, сдавленным до того, что вот-вот лопнет. Она чуть дышала, едва могла набрать воздух в легкие. Она тихонько заныла. Получился бы крик, если бы рот тоже не прихватила пластиковая полоса.
Эми не могла понять, куда ее затащили. В Домашний Офис? В Спальни? Слишком темно, не разобрать ничего. Вокруг столпились напоминающие людей твари – от их тел исходили холод и вонь. Но, несмотря на их присутствие, казалось, вокруг пусто, будто эти существа были всего лишь оболочками, пустышками. Не-людьми. Будто их и вовсе здесь не было.
Затем из темноты послышался шепот:
– Ты же понимаешь: это для твоего же блага.
Эми захныкала.
– Ну, ну, не надо, ш-ш. Тебе всегда было нужно именно это. В твоей душе нет секретов от меня.
Эми попыталась вырваться – но не смогла и шевельнуться.
– Я понимаю твое безумие, – прошептал Исайя ей на ухо.
Эми слышала, как хрипел и свистел воздух, выходящий из его разорванной шеи, шевелящий отодранный лоскут мяса на горле.
– Безумие – это воспаление крови, возбуждение артерий. Мое умиротворяющее кресло затормозит импульс несущейся к мозгу крови, уменьшит подвижность мускулов и частоту пульса. Если потребуется, я выпущу из тебя воспаленную телесную жидкость, применю лечение ледяной ванной либо кипятком. А ты не сможешь ни пошевелиться, ни протестовать.
Эми ощутила, как Исайя передвинулся и заговорил с другого бока. Она напряглась, пытаясь скосить глаза, дрожа от усилия рассмотреть его в темноте.
– Твое безумие типично. Твой дух растревожен, обеспокоен, ты все время суетишься, занимаешься бессмысленными делами, бьешься и мечешься безо всякого толку.
Его слова резонировали с чем-то глубинным и больным в разуме Эми. Она и в самом деле суетилась, билась как рыба об лед – и какой смысл? И был ли он когда-нибудь?
– Ты хочешь, чтобы тебе было хорошо. Такое естественное желание даже для столь падшей женщины, как ты. Но, хотя твой дух страждет, плоть слаба. Мое успокаивающее кресло позволяет более не противиться естеству. Подчиняет плоть. Ты будешь сидеть, погруженная в раздумья, а твоя горячечная кровь прекратит сумасшедший бег. А твой избавленный от яда мозг, наконец, достигнет желанного покоя. Придет гуманное и милосердное избавление от мучений. А если ты вдруг умрешь, разве покой смерти не предпочтительней пустой суеты и бессмысленного хаоса твой жизни? Эми, ты достигнешь покоя. Истинного покоя.
Он погладил ее по голове. Эми хотела отдернуться, но не смогла пошевелиться. Затем ощущение руки исчезло, и его больше не было слышно.
А вскоре она перестала ощущать себя Эми.
Она была вещью, привязанной к креслу. И медленно начала погружаться в безумие. Она не привыкла оставаться в полной неподвижности. В жизни Эми постоянно что-нибудь поправляла на себе, так и сяк шевелилась, потягивалась, сгибалась, разгибалась, передвигала руки и ноги. Теперь у нее полностью отобрали власть над телом. Мускулы наливались болью, затекали суставы, кровь скапливалась в опухших ногах, хотелось кричать от отчаяния и мучений. Только бы набрать достаточно воздуха в расплющенные легкие, если бы только раскрыть рот хоть чуть-чуть.
Хребет, вдавленный в деревянную спинку, превратился в колонну агонии от копчика до основания черепа. Горела шея, удерживающая невыносимо тяжелую голову. Коленные чашечки ныли так, будто пытались выдраться наружу. Все ниже колен онемело. Но хуже всего было с пальцами рук.