Но он гнал от себя эти мысли, и строки снова звучали надеждой.
На столе, рядом с листами черновиков, стояла чашка давно остывшего кофе. Кубинского кофе.
Город начинал просыпаться. Люди уже запрягали лошадей и хватали трубки телефонов, месили тесто и торопливо целовали спящих детей. Но ничего этого не было видно из комнаты…
«Вот мои стихи. Такие, как есть. Поэзия должна быть честной, и я всегда хотел быть честным до конца… У каждого человека свой облик, у каждого поэтического вдохновения свой язык. Мне нравятся сложные созвучия, стихи — скульптуры, стихи звонкие, как фарфор, стремительные, как полет птицы, пламенные и всесокрушающие, как поток лавы… Мне хотелось быть верным самому себе, и, если даже меня сочтут грешником, я не устыжусь своего греха».
Марти мог отнести «Свободные стихи» в издательство, где полным ходом печатался сборник «Исмаэлильо». Однако он поборол соблазн и положил их на полку.
— Им рано идти в мир, — сказал он Кармите. — Я буду работать над ними еще…
Зима прошла в упорном труде. По-прежнему первую половину дня отнимали счета в конторе «Лайонс энд Компани», а вечера были отданы очеркам и стихам. Чувствуя опасения Альдрея, Марти старался маскировать политическую остроту в материалах для «Ла Опиньон Насьональ». Он писал о встрече боксеров в Нью-Орлеане, о новых и старых поэтах Франции, о Гарибальди, о Джесси Джеймсе — знаменитом бандите. Но даже в этих материалах он умел раскрывать звериное лицо мира капитала. Наконец он пишет свое «Письмо из Нью-Йорка».
Соединенные Штаты била стачечная лихорадка. На западе бастовали металлурги и горняки. В штатах Нью-Йорк и Нью-Джерси прекратили работу железнодорожники и грузчики. Самая крупная рабочая организация Америки тех лет — «Благородный орден рыцарей труда» — поддерживала стачки, воплощая в жизнь свой лозунг: «Удар по одному — ущерб для всех».
21 марта 1882 года Каракас, а спустя несколько дней и остальная Латинская Америка читали слова Марти: «…B газеты врывается множество новостей: юбилейные торжества, битвы в конгрессе, сообщения о грозных мятежах, вспыхнувших в молодых городах далекого Запада и представляющих собой лишь робкие опыты грядущего переворота, к которому приведет страну (США. —
Все видят, как объединяются богачи, чтоб защититься от требований бедноты. В этой стране должны быть выработаны — хоть это и кажется преждевременным пророчеством — новые законы как для людей, живущих трудом, так и для людей, которые этот труд покупают. На исполинской арене разрешится, наконец, исполинская задача. Здесь, где трудящиеся так сильны, они будут бороться и победят. Решение задачи запаздывает, но не снимается. Отказаться от решения — значит оставить все зло в наследство нашим сыновьям. Мы должны жить в наше время, бороться в наше время, смело говорить правду, ненавидеть благополучие, добытое ценой бесчестья, и жить мужественно… В других странах мы наблюдаем национальные распри и политические бои. В этой стране разразится грозная социальная битва…»
Карлос Карранса, аргентинский консул в Нью-Йорке, регулярно читал «Ла Опиньон Насьональ». Раскрывая эту газету, он первым делом отыскивал очерки, подписанные «М. de Z.». Консул очень хотел, чтобы Марти читали и в Буэнос-Айресе.
Карранса нанес кубинцу визит, сразу отметив про себя, что поэт живет более чем скромно.
— Аргентина хочет учиться у мира, — неторопливо говорил консул. — Кроме машин и других товаров, мы хотели бы импортировать из США и знание жизни этой, без сомнения, великой страны. Сейчас Аргентина бедна, мой доктор, и вы знаете это. Но разве не хотелось бы вам поработать, чтобы приблизить время ее расцвета?