Хоть в СМЕРШ, хоть в штрафбат! Оружие Возмездия

– Неужели нет более поздних рейсов? Вас что, не предупредили о цели моей поездки?

– Мне сообщили, что вы прибыли повидаться с сыном.

– Тогда какого черта! – не сдержался я. – Как я смогу пообщаться с ребенком ночью?!

– Я все понимаю, господин лейтенант, – примирительным тоном заметил эсэсовец. – Но других авиарейсов на Берлин в течение дня не предвидится. Днем наши аэродромы почти непрерывно бомбит вражеская авиация – полеты возобновляются только в ночное время.

«В моем распоряжении только сутки. Значит, уже сегодня, не позднее двенадцати ночи, обязан вернуться во Фриденталь, – подумалось обреченно. – Похоже, этот долговязый юноша прав – других вариантов у меня нет…»

– Город вообще бомбят круглосуточно, – добавил немец, кивнув в сторону Мюнхена.

Действительно, над одним из городских районов – по всей видимости, в ближайшем пригороде, до которого было километров десять-двенадцать, – поднимались в черное небо гигантские языки пламени. Оттуда же раздавались приглушенные расстоянием взрывы мощных авиабомб и непрерывное уханье скорострельных зенитных установок.

Миновав в полной темноте (режим светомаскировки) открытое пространство, мы подошли к приземистым металлическим ангарам на краю летного поля. Зарядил мокрый снег вперемешку с дождем, под сапогами противно чавкала разбухшая от влаги глинистая почва. «Типичная южногерманская зимняя погодка, мать вашу!.. – выругался я про себя, поскользнувшись и чуть не выронив чемодан. В другой руке я нес объемистый армейский рюкзак с продуктами.

От бессонной ночи в сочетании с выпитым шнапсом у меня к тому же чертовски разболелась голова. Одно радовало и согревало душу: предстоящее свидание с моим мальчиком.

– Прошу садиться, господин лейтенант! – Ланге распахнул дверцу легкового «Опеля», предварительно заняв водительское место.

Выкрашенный в защитный грязно-коричневый с зелеными разводами автомобиль, на стеклах которого отражались отблески отдаленных городских пожаров, незаметно притулился на обочине гравийной грунтовки – сразу за одним из аэродромных ангаров. Бросив на заднее сиденье свой видавший виды походный чемодан и рюкзак, я расположился рядом с унтерштурмфюрером, после чего мы тронулись. В скупом свете из щелей специальных светомаскировочных фар я первое время равнодушно наблюдал за дорогой: беспрепятственно миновав поднятый при нашем приближении шлагбаум, мы еще некоторое время ехали открытым полем. Затем свернули на обсаженное с обеих сторон высокими тополями пустынное в этот час асфальтированное шоссе, и здесь «Опель» резко увеличил скорость.

Головная боль никак не проходила, говорить не хотелось, поэтому в ответ на очередную реплику моего сопровождающего, которому, наоборот, явно хотелось поболтать, я буркнул что-то вроде: «Извините, чертовски устал!» – и демонстративно прикрыл веки, делая вид, что задремал. Ланге обиженно умолк, а через некоторое время начал усиленно вращать рукоятку встроенного в приборную панель радиоприемника – при этом преувеличенно вежливым тоном осведомился: не помешает ли мне музыка? Я был не против, и вскоре в салоне приглушенно зазвучали звуки какой-то веселой мелодии. «Наверняка какая-нибудь англо-американская радиостанция», – подумал я вскользь. И действительно, вскоре из динамика полилась бойкая английская речь. Немец покосился в мою сторону и перенастроил приемник на новую волну: теперь из него раздавался бравурный немецкий марш. «Не рискнул в моем присутствии слушать союзничков – вдруг донесу «куда надо»!» – отметил я не без некоторого злорадства. После чего снова углубился в свои мысли…

Я вспоминал недавний разговор с Цейко и тот непростой вопрос, который он задал в конце нашей беседы. Я-то знал: сам Петр Евсеевич, несмотря на внешнюю браваду и готовность воевать с большевиками «до победного конца» (по его же выражению), на деле испытывал серьезную душевную драму. Помимо разочарования в немцах полгода назад в жизни Цейко произошло серьезное событие, сильно повлиявшее на его прежние «идеологические устои». Как я уже упоминал, помимо умерших младших мальчиков у него были еще два сына. С одним из них он давно порвал всякие отношения: тот еще до войны связался с уголовной шпаной и в конце концов угодил на пять лет в тюрьму за какую-то мелкую кражу. Цейко считал Сергея (так его звали) «отрезанным ломтем», откровенно презирал – тот, видимо, платил отцу той же монетой – даже редкие письма из заключения писал на имя матери.