Хотелось бы сегодня

Балышев не без удовольствия отмечал, что желание было не только платоническим. Это как-то приятно бодрило, — значит, не утерян вкус к жизни, следовательно, не совсем он ещё старый пень в свои, страшно признаться, пятьдесят восемь годочков. И, в принципе, слегка увлечься, потерять голову было бы, наверно, вполне допустимо… без каких-либо серьёзных последствий, разумеется — так… Как сегодня выражаются, влёгкую…

«Не по летам, друг мой милый, не по летам!», — осаждал себя Дмитрий Васильевич, впрочем, не слишком строго, а, пожалуй, даже и шутливо, поскольку груза лет своих в эти минутки не ощущал нисколько.

Жена, увлечённая телевизионным юмором, чему-то там радостно рассмеялась, и самозабвенный смех этот вдруг поразил Дмитрия Васильевича, — как будто смеялась девушка, как будто бы молодая, беспечная…

Ему вдруг, словно бы внове, подумалось, что никто не может знать, что творится у человека под черепной коробкой. Вот, казалось бы, жена — давным-давно прочитанная книга, а, поди ж ты, смеётся как молодая, а, возможно, и фантазирует, не хуже его, о вкусе к жизни, об увлечениях… Что, впрочем, сразу же показалось ему невероятным. Хотя…

А чем она занималась, когда его, пьяного, совращали две её весёлых подружки?

— Тебе что-то нужно? — не отрываясь от экрана, спросила Елизавета Викторовна, почувствовавшая взгляд мужа.

— Ничего! — воскликнул Дмитрий Васильевич. — Смеёшься хорошо!

— А что? — Елизавета Викторовна воззрилась с удивлением. — Нельзя?

— Почему же нельзя? Можно! И нужно! — Дмитрий Васильевич потянулся к жене, чтобы чмокнуть в щёку, но, вспомнив о растительности на её щеке, ограничился тем, что погладил руку, тоже, кстати, не безволосую…

За эти мысли Дмитрию Васильевичу сделалось стыдно, и он всё-таки коснулся губами жениной щеки — принуждённо и виновато…

— Ты сегодня какой-то не такой, — бормотнула жена, опять вовлекаясь в интересный ей телевизор. — Из-за машины, что ли, переживаешь?

В телевизоре опять юморили, и Балышев понял, что можно не отвечать.

И не ошибся.

В спальне Дмитрий Васильевич вернулся мыслями к машине, а в связи с её отсутствием — к завтрашнему путешествию на метро. Смешно было и думать о новой встрече. И, тем не менее, думалось, думалось! Как всё-таки невозможно слитно они стояли! В распахе белой блузы угадывалась светлая ложбинка… И как необыкновенно чудно, по всплывшему вдруг из юности Ги де Мопассану — «и силился в разрез поглубже заглянуть!», — было бы пуститься в разведку…

Дмитрий Васильевич даже побудился, было, влекомый желанием, позвать жену, но, представив её вящее недоумение, решил успокоиться.

И успокоился.

Назавтра в метро, естественно, ничего хорошего не случилось, хотя давка была не меньше вчерашней. А вот на службе Дмитрия Васильевича поджидал сюрприз. За столом ушедшей на пенсию Клары Терентьевны Новиковой, на место которой брать никого не планировали (и два месяца не брали), сидел большеголовый и прилизанный молодой человек среднеазиатской наружности.

При появлении Балышева он тихо встал, бормотнул «здравствуйте», и тихо сел, не проронив больше ни слова.

Дмитрий Васильевич, ответив, разумеется, на приветствие, встретился вопросительным взглядом с Верочкой, своей давней правой рукой и помощницей, и по её выразительно скорченной гримаске окончательно уверился в худшем — взяли!

Не дрогнув ни одним мускулом, — так ему казалось, — он разложил папку, достал бумаги, включил компьютер. Пока тот, тихо урча, загружался, вошёл непосредственный начальник — совпал с музыкальным приветствием Windows.

— Уже познакомились? — спросил он, бегло подавая руку Дмитрию Васильевичу. — Сахатов Максуд Юсупович…

Молодой человек с гладко прилизанными чёрными волосами уже стоял перед бывшим кларытерентьевным столом.

— Работал в газете! — рекомендовал новичка непосредственный начальник. — Компьютер знает. В общем, трудитесь!

И не желая долее находиться в неловко ощущаемой всеми обстановке, сбежал.

Сахатов опустился в кресло, — жалкий, никому не нужный инородец с гладко зализанными чёрными волосами…

Дмитрия Васильевича, тоже ведь бывшего иногородца, даже вчуже кольнула некоторая жалость, — паренёк-то уж никак не виноват, — но досада и злость на этот новый стиль, недопустимый в прежнем Министерстве, а теперь как будто нарочно взятый на вооружение в Корпорации, где не только принимали, но и увольняли без предварительного уведомления, распространиться жалости не дали… Да и не было её, никакой жалости, а было чувство, то самое, гадкое, мерзопакостное, при возникновении которого обычно говорят «в душу наплевали», если не покрепче…

Однако делать было нечего. Качать права Дмитрий Васильевич не пошёл, справедливо рассудив, что непосредственного начальника, верного, в общем-то, старинного товарища, тоже наверняка ткнули носом, поставив, так сказать, перед фактом, в противном случае он, конечно бы, Дмитрия Васильевича хотя бы предупредил…