Хотите быть герцогиней?

Несчастный взгляд… Он ударил его, точно тяжелая дубина, слепленная из стыда. Закрыв глаза, Эш обеими руками обхватил лицо Эммы и прижался лбом к ее лбу, защищая от дождя.

– Нет, Эмма! Меня не заботили ваши чувства. Неважно, хотели вы меня или нет. Я был слишком нетерпелив, чтобы ухаживать за вами, не тратил время на то, чтобы вы почувствовали себя храброй, остроумной, красивой – такой, какая вы восхищали меня с самого начала. Мне не хватило чувства приличия, чтобы дать вам уйти. Я думал только о себе. Вы меня слышите? Я знал только, что должен вас заполучить.

Не только заполучить, но и удержать. Сделать своей собственностью.

Даже сейчас мысль о том, что она может уйти, казалась герцогу невыносимой.

Нет! Он этого не допустит.

Отнюдь не нежность питала его яростную решимость, а жажда обладания. Беспримесная, примитивная, жестокая. Если бы могла видеть то, что происходит в нем, какие чувственные, животные токи пронзают его тело, Эмма бежала бы от него без оглядки, как заяц, спасающийся от клыков голодного волка.

Но он бы нагнал ее и схватил.

– Вы моя, – грубо заявил он, поднимая голову и заглядывая ей в глаза. Она должна поверить! – Если вы покинете меня, я отправлюсь за вами следом. Вы слышите? Я последую за вами, найду и привезу вас домой.

Вспоров темное небо, сверкнула молния. На мгновение все сделалось ярким и отчетливым: переулок, в котором они стояли, небо над их головами, пространство между ним и ею… и все те чувства, которые она имела смелость испытывать и которые были теперь написаны у нее на лице.

За миг до того, как ослепительный свет сменился тьмой, он приник к ее губам и сокрушил их отчаянным поцелуем. И тогда его пронзили гром и молния, разбив его душу на тысячу осколков. Некоторые из них, несомненно, вонзились в Эмму, проникая в тело так же глубоко, как частицы рваного металла, что остались в его плоти, покрытой шрамами. Отступить было невозможно.

Да, она принадлежала ему. Однако часть его самого теперь принадлежала ей. И ему эту часть не вернуть, как бы горячи ни были его поцелуи.

Руки Эммы обвили его шею, заставляя нагнуться. Ее нежные губы раскрылись ему навстречу, приветствуя и принимая его.

Из груди Эша вырвался тихий благодарный стон. Его поцелуй обрел новую глубину; их языки соприкоснулись. Он не мог насытиться ею. Ему хотелось обежать языком каждый уголок ее тела. Почему он никогда не ласкал ее так? Сладость прохладной свежей воды смешалась с солью ее слез.

Ах, Эмма! Красивая, глупая.

Потому что только дурочка может из-за него плакать.

Он целовал ее щеки, подбородок, шею – его поцелуи должны были прогнать все ее страхи.

И она вдруг начала сама его целовать. Заставила склонить голову и коснулась губами его лица. Поцеловала губы. Поцеловала нос. Поцеловала ухо, шею и оба трепещущих века.

А еще она поцеловала его уродливые, как будто сведенные судорогой шрамы.

Время остановилось. Казалось, даже капли дождя неподвижно повисли в воздухе. Исчезли все «до» и «после», остался лишь этот благословенный миг. Было только «сейчас» – и «сейчас» длилось целую вечность.

– Эмма…

– Я… – Ее ресницы затрепетали. – Я…

В уме Эш дополнил слова, которые она не решалась выговорить, причем в нескольких самых опасных вариациях.

«Не глупи, – сказал он себе. – Мало ли о чем она хотела сказать. Да о чем угодно!»

«Я… чувствую камешек в туфле».

«Я… хочу пони».

«Я… пошла бы на убийство ради чашки горячего чая прямо сейчас».

Ладно, последнего Эмма точно не сказала бы. Вероятно, и второго тоже. Но она совершенно точно – точнее некуда – не собиралась говорить то, чего Нельзя Называть, о чем Нельзя Думать, Нельзя Обмолвиться и даже, боже упаси, Надеяться.

– Эш, кажется, я…

Его сердце вздрогнуло от тревоги.

Давай, женщина, выкладывай.

Но вместо того чтобы положить конец этой пытке, его герцогиня по контракту поступила еще хуже – сделала то, что никаким контрактом не предусматривалось: обмякла на его руках, провалившись в глубокий обморок.

Глава 25

Эмма лишилась чувств не более чем на несколько секунд. Но к тому времени, когда она вернулась к действительности, Эш успел подхватить ее на руки. Оказалось, ее голова покоится на его широкой груди, а плечи укутаны его плащом. Она узнала знакомый запах: одеколон, мыло для бритья, кожа его перчаток.

Она бы ни за что не догадалась, что его раненая рука еще не обрела былую силу.

Сжимая Эмму в объятиях, Эш быстрым уверенным шагом несся по улице. Она слышала, как под покровом жилета и рубашки бьется его сердце: ровный, устойчивый ритм.

Зато Эмма испытывала ужасную слабость и, похоже, не могла справиться с дрожью, которая сотрясала ее тело.

– Мне уже лучше, – сказала она, стараясь хотя бы не стучать зубами.

– Неправда.

– Опустите меня на землю. Я могу идти сама. – Эмма не была уверена, что сможет идти долго или, по крайней мере, по прямой, но всерьез собиралась попробовать. – У меня просто подкосились ноги.

Герцог даже не ответил, просто нес ее на руках, пока они не очутились на широкой улице. Еще шагов тридцать, и он ногой распахнул какую-то дверь и, пригнув голову, внес Эмму в дом.